Одуванчики в инее

– Тогда я сделал вид, что мне неудобно ее просить, – хотя мне и правда было неудобно, – и я спросил, куда она идет. Может, нам по пути. А на мне даже куртки не было. Она ответила, что хотела зайти в церковь – в ту, что в конце нашей улицы, с цветными куполами, – но что ей нетрудно пройтись со мной и куда-нибудь еще. И тогда я сказал, что ах как здорово, какое совпадение, я именно туда и собирался направиться.

Ребята вокруг одобрительно заулыбались, и на Пантика посыпались похвалы за его блистательный ум.

При слове «церковь» я оживился. По словам бабинца, туда ходили исключительно что-нибудь выпрашивать или замаливать ужасные грехи. И если молодая симпатичная девушка намеревалась что-то замаливать, то это становилось очень и очень интересно.

– И вы вместе отправились в церковь, – поторопил я Пантика, заерзав на диване. – И она пошла на исповедь, да? И плакала? И билась лбом об пол?

– Да нет, – пожал плечами Пантик. – Там как раз проходила служба, мы постояли на ней какое-то время молча, потом вышли, и Пелагея предложила провести меня обратно домой, потому что уже стемнело. С тех пор мы ходили туда вместе четыре раза.

– Да ты что? – вскрикнул я восторженно. – Вот молодец, а! Все думают, что ты в постели бездельничаешь. – Пантик выпучил на меня глаза, и я быстро замахал головой. – Нет, прости, не бездельничаешь, конечно, а набираешься сил. А ты в это время подцепил такую рыбеху на удочку и упорно держишь ее. – Пантик помрачнел. – Давай скорее рассказывай, что с ней не так!

– Почему с ней должно быть что-то не так? – буркнул Пантик.

– Потому что со всеми гостями Ляльки Кукаразовой что-то не так, – подоспела мне на помощь Гаврюшка. – Да и если молодая девушка пять раз в неделю в церковь бегает, то что-то с ней точно не так.

Гаврюшка, как и я, несомненно, не раз слышала разговоры бабинца.

– А что значит «не так»? – вдруг не на шутку взъелся Пантик. – То есть Лялька Кукаразова, веселые сестры-великанши, меланхоличный господин Пётэтре и красивая девушка в церкви – это не так, а бабинец – это так? Так по-вашему? – Пантик был в ярости. Ни разу в жизни мы его таким не видели. – И зачем мы вообще пытаемся выяснить какую-то тайну, если это тайна тех, с кем что-то не так?

– Пантик, что ты так зацепился за это дурацкое слово? – попытался я успокоить его. – Ну, неудачно выразился, прости. Ты же знаешь, что…

– Что я знаю? – взвыл Пантик, и слезы проступили на его глазах. – Думаешь, я не знаю, что и про нашу семью, и про меня говорят, что с нами что-то не так?

– Пантик, ну зачем ты такое… – начала Гаврюшка, но Пантик решительно мотнул головой.

– Ладно, хватит вам! Чтоб вы знали, Пелагея очень хорошая! – всхлипнул он. – Она и в больницы волонтером ходит, и в детские дома ездит, и бездомным еду на вокзале раздает, и собаку вон из приюта взяла! И ничем не хвалилась, просто по ходу дела выяснилось!

Тут Пантик совсем расстроился и повалился на пол. Все сразу же вскочили, но он энергично отмахнулся от наших протянутых рук.

– Оставьте меня, я и сам справлюсь!

И Пантик, пыхтя, пополз к выходу. Мы засуетились вокруг него, пытаясь поднять его и помочь спуститься, но он не поддался ни на какие уговоры. Цепляясь за перила, Пантик с глухим звуком скатывался со ступеньки на ступеньку, а мы, кусая ногти, толкались у двери и умоляли его простить нам все нелепые слова. В конце концов Пантик дополз до своей коляски, взгромоздился на нее и вызвал лифт.

– Что-то он сегодня совсем не в духе, – расстроился Макарон, когда двери лифта со скрипом захлопнулись. – Наверное, еще не до конца выздоровел.

Я горько вздохнул.

– Да, возможно. Но и мы дураки. Меньше надо бабинцевы речи слушать.

– Мы их не слушаем, а слышим, – угрюмо отозвалась Гаврюшка, и эта скорбная правда обволокла нас удушливым облаком.

– И о чем, интересно, жалеет эта Пелагея-прекрасная, – пробубнил я себе под нос. – Теперь уже не добьемся от Пантика.

Над моим ухом раздался смачный хруст, и запахло яблоком. Мирон решил подкрепиться.

– Расскажет-расскажет, – весело промямлил он с полным ртом. – Дайте человеку пообижаться за любимую красавицу. Что может быть приятней?

Мирон удивлял меня из раза в раз. Видно, в коррекционном интернате рано приходилось учиться житейским мудростям. Между походами в психушку.

Мы решили разойтись по домам. Утро вечера мудренее и все такое.

– Кстати! – заорал Мирон на прощание. – У кого тут можно вдоволь намылиться и отпариться? Я решил, что пора! А то, глядишь, в жизни больше не сотрешь этой крокодильей прослойки. Сама смерть не узнает, когда в гости придет!

Герман Всеволодович Захаркин (Борькин и Машкин папа)