Одуванчики в инее

Я бросился вниз. Пустых квартир в нашем подъезде было полторы. Официально их было, конечно, две, но ту выгоревшую я считал за половину, так как теперь в ней обитал Мирон. Расположение целой пустой квартиры казалось мне символическим. Находилась она прямо напротив хором нашей дорогой Ляльки Кукаразовой, хоть рукой подай.

В тот день я понял, что ирония судьбы – это не только название фильма, но и вполне реальная штука. В квартиру напротив мадам Кукаразовой въехал ее полнейший антипод. Это красивое слово мне как-то попалось на глаза в толстенной книге, свалившейся мне на голову со шкафа во время игры, и значило оно «противоположность». Антиподом была Татьяна Овечкина. Худая, как метла, прилизанная и трепетная тонкая натура. В свой узенький коридорчик она первым делом повесила портреты Пушкина и Тургенева и спокойно любовалась ими, сложив хрупкие ручки, в то время как мимо нее проталкивались матерящиеся дяди с диванами и столами.

Просидев с Васильком полдня на лестнице, создавая иллюзию увлеченной игры в машинки и мешая ругающимся некрасивыми словами носильщикам той самой мебели, торшеров и коробок, мы выяснили практически все про нашу новую соседку. И не только мы одни. Добрая часть бабинца приползла, цокая каблуками и оставляя за собой склизкий след, аж из второго подъезда, не побоявшись проливного дождя, и всучила дико смущавшейся новой соседке всякого рода ненужные гостинцы. Любопытство капало жирными каплями на черно-серый кафель, пока они терлись у порога. Но я, как и они, быстро догадался, что новенькая не из рядов бабинца, и внутренне расплылся в благосклонной улыбке.

Тем не менее Татьяна Овечкина в тот же вечер была приглашена на очередное заседание на нашей кухне. Скорее всего, из-за того, что она умудрилась побывать в коридоре своей непосредственной соседки и любимого предмета сплетней бабинца, пока Лялька Кукаразова удалилась на кухню за солью, которая Татьяне Овечкиной внезапно позарез понадобилась.

Я пялился как мог в приоткрытую дверь, но хоть спина госпожи Овечкиной была не шире вешалки, за ней ничего особо не было видно. Лялька Кукаразова была приветлива, но, как всегда, недоступна. При прощании с Татьяной Овечкиной она обвела нас с Васильком долгим, непроницаемым взглядом, и я слишком поздно спохватился и начал кривить губы. С улыбкой всегда выглядишь менее подозрительно, если улыбка, конечно, удается. На лбу у меня выступил пот.

– Ты когда-нибудь замечал, что есть целая куча слов, которые похожи друг на друга как две капли воды, но значат совершенно разные вещи? – вдруг проснулся рядом со мной Василек, доселе дремавший и не заметивший, кто стоит в дверях.

– Как зáмок и замóк, ты имеешь в виду? – нехотя отозвался я, и дверь Ляльки Кукаразовой захлопнулась. Я вздохнул полуоблегченно-полуразочарованно.

– Типа того! – обрадовался Василек. – Но зáмок и замóк – это скучно, а есть пары, о которых никто никогда не думает! И они еще и связаны как-то друг с другом. Вот, например, насморк и насмарку. Ну как сопли связаны со словом зря, скажи мне, пожалуйста!

Я повел плечами. Василька что-то прорвало на философствование.

– Ты тут поэт, не я.

От восторга от своей находки и похвалы Василек рассмеялся и захлопал в ладоши.

– Сопли всегда текут зря! Столько добра в никуда уходит! Да и никто за тебя не переживает, потому что насморк не считается болезнью. Вот и получается, что насморк – это насмарку!

– А воспаление легких – это не насмарку?

– Нет, конечно! – возмутился Василек. – Тут тебе мультфильмы с утра до ночи смотреть разрешат и подарками завалят!

Тут он был, несомненно, прав, и я поощрительно кивнул.

– Это как с божьими коровками и арбузами! – Василек даже привстал от накала эмоций.

– А чем похожи божьи коровки на арбузы? – не понял я.

– Не звучанием, а видом! – важно поднял Василек измазанный зеленым фломастером указательный палец в воздух. – И те и другие бывают красные и желтые, но все с черными пятнами. Вот почему так? Что это значит?

Василек был прав. Я восхищенно свистнул. Голова моя слегка пошла кругом. Именно такие мелочи могли пошатнуть мое мировоззрение одним махом прозрачного крылышка божьей коровки, похожей на арбуз.

– И правда странно… – задумчиво проговорил я. – Наверное, это какая-то шутка творца всего. И арбузов, и божьих коровок. Пошутить захотелось. А никто толком и внимания не обращает. Ты прав, Василек! Кто бы мог подумать, что и арбузы, и божьи коровки из одного месива вылеплены? И нáсморки, и насмáрки…

Вдруг из все еще открытой двери Татьяны Овечкиной ступила она сама собственной персоной – видно, отлипнув от Пушкина, – и посмотрела на нас слезящимися от умиления глазами навыкате. Одежда ее была подобрана под стать ее имени. От длинной в пол юбки до водолазки и жемчужного ожерелья все было выдержано в разных тонах бежевого. И только волосы выделялись невзрачной коричневизной. Прозрачные ручки она сложила на плоской груди.

– Какие вы молодцы, мальчики! – пролился ее высокий голос лавандовым маслом на наши уши. – Обсуждаете не мимолетное, а прекрасное! Вот бы сочинение на эту тему написать!