Огюст Ренуар

На маленькой картине, написанной много раньше «Завтрака», это она собирается ступить в лодку. Таким образом, Ренуар знал ее уже несколько лет. Она позировала, когда у нее было время, чаще за городом, очевидно, в воскресные дни. Будучи прилежной, она хорошо зарабатывала у портнихи в нижнем районе Монмартра. Эта дама открыла мастерскую на антресолях, наняла трех мастериц и копировала платья модных портних с улицы Мира для торговок квартала Нотр-Дам-де-Лоретт. Она шила на несколько легкомысленных особ с улицы Пигаль, но без ликования: «Они отпугивают порядочную клиентуру». Хозяйка была родом из Дижона, говорила с таким же акцентом, как и моя мать, которой она предсказывала блестящую будущность. «Ты далеко пойдешь, если будешь стараться. Когда я приехала в Париж, у меня тоже ничего не было». Эта славная особа полагала, что брак является непременным условием успеха. Ее муж, агент по шелкам, помог ей открыть мастерскую. «Выходи за богатого и не слишком молодого. С твоей рожицей это будет нетрудно!» Но Алин Шариго грезила художником с улицы Сен-Жорж, правда, немолодым, но без гроша в кармане. «А когда они у него были, он их раздавал!» Ему было сорок лет, ей девятнадцать. Алин хотелось, чтобы он всегда заставлял ее позировать. «Я ничего не понимала, но мне нравилось смотреть на то, как он пишет». Мадам Камиль и ее дочери скоро догадались, что происходит. Они без всякой горечи расстались с собственными надеждами и постарались способствовать зарождающейся любви. Парижанки обожают играть в любовных интригах роль свидетеля, а особенно наперсницы. А когда интрига носит незаконный характер, это настоящий праздник. Мать и дочери то и дело выспрашивали у своей юной посетительницы, давали ей советы. «Он с тобой говорил? Заставь пригласить себя в театр. Тебе следовало бы штопать ему носки, убирать у него, готовить. Его надо откормить, показать, что нельзя больше жить цыганом; в его возрасте пора жениться, потом будет поздно. И главное, ничего не рассказывай своей матери, она испортит все дело». Моя бабка по матери была, в самом деле, несносным существом. Чувствуя прочность своего бастиона из порядочности и хозяйственных качеств, она другим не спускала малейшей слабости. «У нее была улыбка с видом себе на уме, из-за которой хотелось ее убить!» Как-то в виде исключения она зашла в мастерскую Ренуара, сопровождая свою дочь, которая позировала для картины. Упершись руками в бока, мадам Шариго поглядела на холст, потом иронически покачала головой: «И этим вы зарабатываете? Ничего не скажешь, у вас есть шанс!» Однако Алин была не из тех, кого можно смутить. Она приказала матери покинуть мастерскую, пригрозив ей в противном случае не отдавать своего заработка. Мадам Шариго склонила голову перед такой категоричной угрозой и покинула мастерскую, ворча что-то про себя.

Отец говорил мне: «В твоей матери не было ни на йоту криводушия. И она никогда не была сентиментальной». В ней он видел те достоинства, которыми восхищался у своей матери, с той разницей, что «Алин была лакомкой!» Такая слабость была ему весьма по душе. Этот умеренный человек ненавидел всякие режимы, почитая эти добровольные жертвы признаками эгоизма. Он равнодушно переносил лишения, но умел ценить хорошие вещи. Ренуар особенно любил, чтобы люди вокруг него вкусно ели. Раз в неделю молочница собирала друзей на блюдо красной фасоли в сале, этого излюбленного угощения бургундцев. Ей присылали фасоль из Дижона — настоящую, выросшую на камешках, среди виноградных лоз, а не ту, которую собрали на полях, там же, где пшеницу и люцерну. «Было приятно смотреть на то, как твоя мать ест. Как непохоже это на модных дам, которые устраивают себе сужение желудка ради бледности и стройности». В двадцать лет она уже была пухленькой, но с осиной талией. Картины, где она фигурирует, помогают мне восстановить ее облик. Я уже упоминал, что Ренуара привлекали женщины типа «кошечки». Алин Шариго была совершенством в этом жанре. «Хотелось почесать ей за ушами!» Целомудренные намеки моего отца на этот период жизни заставляют меня думать об их огромной взаимной любви. По словам Ривьера, «он иногда откладывал палитру и глядел на нее, вместо того чтобы писать, повторяя про себя: „Зачем утруждать себя? раз то, что ему хотелось осуществить, уже существует!“» Но такой мимолетный «литературный» кризис быстро проходил. Изображение моей матери можно увидеть на очень многих картинах.

Влюбленные проводили все свое время на Сене. Пригородный поезд до Сен-Жермен отходил каждые полчаса. Он останавливался у моста Шату. Там они встречались с целой группой завсегдатаев, которые с дружеским сочувствием охраняли их идиллию. Художник Кайботт оберегал Алин Шариго как свою младшую сестру. Эллен Андре и мадемуазель Анрио взяли ее под свое покровительство, вбив себе в голову «обтесать эту очаровательную крестьянку». Она прислушивалась, тронутая этими знаками внимания, но делала по-своему. «Я не хотела утратить свой акцент и превратиться в поддельную парижанку».