Огненная кровь

– Я Каден уй-Малкениан, сын Санлитуна уй-Малкениана, Наследник Света, Долгий Ум Мира, Держатель Весов и Хранитель Врат. Я наследник Нетесаного трона.

– Роскошный список, – заговорил рослый плечистый мужчина, щеголявший бородой красного золота, – по описанию Габрила, Веннет. – Ты пришел ткнуть нам в нос пышными титулами?

Остановив на вельможе горящие глаза, Каден заставил того потупиться.

– Нет, Веннет, – тихо проговорил он, – я пришел сообщить, что отказываюсь от них.

Взгляды ласточками заметались в наступившей тишине, мужчины и женщины мерили глазами Кадена и друг друга. Искушение поверить было велико, но велико и опасливое недоверие.

Тевис прищурился, кинул рапиру в ножны, но руку с рукояти не снял.

– Как понимать «отказываюсь»?

– Именно так, – ровным голосом ответил Каден. – Я слагаю с себя титулы. Уступаю Нетесаный трон.

Кегеллен, поджав губы, рассеянно теребила ногтем висюльку серьги.

– Уступаешь… кому? – сдержанно спросила она.

Каден мотнул головой:

– Никому. Наверное, я оговорился. Сказал «уступаю», а следовало сказать, что намерен его уничтожить.

В помещении вдруг запахло грозой. Каден обводил глазами лица, отслеживал и запоминал каждую примету: дернувшееся веко, стиснутые челюсти, нервно ковырнувший подушечку соседнего пальца ноготь… Тевис показывал зубы из-под вздернутой губы, как загнанное в угол животное, не решившее еще, драться или бежать. Кегеллен снова и снова крутила на запястье золотой браслет – простое повторяющееся движение напомнило ему медитативные упражнения хин.

– Так что же? – заговорил наконец Веннет. – Конец империи? Возвращаемся к старым добрым временам, когда каждый сам правил своим уделом?

– Не все терпят над собой правителей, Веннет, – напомнил Габрил.

Веннет ответил ему презрительной ухмылкой:

– А как же. Вы, пустынники, с радостью возродите свои дикарские обычаи.

– Жаль, что ты считаешь его обычаи дикарскими. – Каден сделал полшага, оказавшись между Габрилом и бородачом. – Я в своих планах перестройки империи во многом опирался на них.

Несколько ударов сердца длилось молчание. Сквозняк, врываясь в щели стен, теребил огоньки светильников.

– Перестройки во что? – спросил наконец Веннет.

– В республику, – ответил Каден. – В правительство распределенной ответственности.

Тевис вскинул руки:

– В республику, помилуй нас Шаэль?! Чтобы каждый вонючий чумазый крестьянин имел свое слово и место?

– Сложно и непрактично тащить в столицу каждого чумазого крестьянина для участия в управлении, – спокойно ответил Каден. – Я предлагаю более скромный вариант.

Кегеллен прищурила глаза.

– Совет… – догадалась она, постучав себя пальцем по толстым губам. – Ты предлагаешь собрать совет.

Каден кивнул.

– Совет? – презрительно усмехнулся Тевис. – И кто будет в том совете?

– Вы, – ответил Каден. – Вы составите костяк. И еще те представители атрепий, которых сейчас нет в городе.

Он отвел назад руку, и Киль вложил в нее свиток. Каден поднес его к свету, но разворачивать не спешил.

– Это что? – фыркнул Веннет.

– Документ, устанавливающий новые законы, права и обязанности, – объяснил Каден. – Конституция.

Сам Каден до такого не додумался бы. После восьми лет в Костистых горах он помнил хорошо едва один из сотни аннурских законов и почти ничего не знал о государственном устройстве других стран и народов. С детства ему было известно, что Фрипорт и города к северу от Ромсдальских гор образуют федерацию, что у манджари империя наподобие аннурской, только правит там не император, а императрица, что Кровавые Города упорно отстаивают свою независимость, то сражаясь, то торгуя между собой. До смешного скудные познания – с такими не составить конституцию столь мощного политического образования, как Аннур.

Габрил помог ему описанием традиций своего народа. Помогла и Морьета – обучение в храме Наслаждения на удивление много места уделяло политике. Но свел все воедино Киль. Историк, казалось, в мельчайших подробностях изучил все человеческие культуры со времен падения кшештрим. Он предвидел общие проблемы, встающие перед каждым правительством, и конкретные проблемы переходного периода от империи к республике и в обоих случаях предлагал приемлемые решения. По мере работы над документом и Морьета, и Габрил проникались к нему почти благоговейным почтением.

– Откуда тебе все это известно? – спросил однажды первый оратор.

– Такая у меня работа, – улыбнулся Киль.

Габрил вздернул брови:

– Знать каждую мелочь, каждое имя, каждую дату?

– Да, – спокойно отозвался историк и вернулся к свитку.

Каден добивался одного: простоты документа. И так предстояло долго убеждать подозрительную, привычную к интригам знать, чтобы забыли древние распри и обиды, а трактат на пятьсот страниц сделал бы это вовсе не возможным. Киль противился, доказывая, что любой пробел и упущение со временем приведут к расколу в правительстве, а упущения и пробелы виделись ему на каждом шагу. Ему хотелось предусмотреть решения на все случаи жизни, предотвратить любые злоупотребления – от убийства члена совета до двойного налогообложения при перевозке товаров на дальние расстояния.