Огненная земля

— Мне полагается орден, товарищ капитан. Первая степень «Отечественной войны». По Указу — еще за высадку. В газете было пропечатано. Если случится что, перешлите его мамке. Кажется, этот орден семье можно оставить. Да подпишите ей от себя, что и как… Вот адрес… И Брызгалова вот адрес… Тоже сообщите…

Букреев взял у Шулика бумажку, скомкал ее в кулаке:

— Встретимся еще, Шулик!

— Да, может, и встретимся… — Голос его дрогнул. — Может, я еще фашиста обхитрю как-нибудь…

Не разбирая дороги, не обращая внимания на грязь, вылетавшую сквозь раздавленный ледок и попадавшую на руки и лицо, Букреев шел, бережно зажав в руке бумажку с адресами.

Глава сорок четвертая

К двадцати ноль-ноль на командный пункт батальона собирались офицеры, вызванные командиром дивизии. Офицеры сходились либо по глубинным ходам сообщения, попадая вначале на орудийный дворик, а потом уже спускались вниз, либо берегом, под прикрытием обрыва, и входили через НП, где дежурил Манжула.

Когда открывалась железная дверь НП, в кубрик врывались холодный и сырой ветер, шум моря. Огонь светильника бросало в стороны, к огню тянулось сразу несколько ладоней, потом слышался лязг запираемой Манжулой двери, и руки, прикрывавшие огонь, опускались. Снова ровно потрескивало шинельное сукно фитиля, спиной к двери становился Манжула, и в амбразуре, прикрытой стальным корабельным листом, свистел и ныл ветер.

Офицеры садились на нары, на табуреты, на лавки, ставили между колен свои автоматы и сидели молчаливые, внимательные. Все знали, для какой цели они вызваны сюда, и в их молчании и настороженности чувствовалось затаенное ожидание. Сюда пришли не все офицеры. В окопах в ожидании «рассветного» штурма оставались командиры и бойцы. Все люди в эту последнюю ночь были связаны вторично принятой добровольной клятвой «драться до последней капли крови». Клятвой, принятой летучими собраниями коммунистов, комсомольцев и тех, кого принято называть не менее благородно — беспартийными большевиками.

Полковник, в отличие от многих, был чисто выбрит, и черты его сурового, исхудавшего лица ярче оттенялись. Сидевший рядом с ним с полузакрытыми глазами и руками, положенными на колени, майор Степанов напоминал смертельно уставшего человека, но стоило Гладышеву произнести фразу, как он встрепенулся, выпрямился. Его глаза из-под нависших бровей оглядели офицеров морской пехоты, занимавших нижние нары, и остановились на командире дивизии.

— Сегодня ночью нашей группировке приказано прорвать линию вражеской обороны и идти на соединение с основными силами, находящимися в северной части полуострова, — сказал медленно Гладышев, как бы подчеркивая значение каждого слова. — Мы созвали вас сюда, чтобы посоветоваться, как нам лучше выполнить приказ командования. Мы предварительно обсудили у себя кое-что, посоветовались с капитаном Букреевым, прикинули и как будто отыскали слабое место у врага, где мы решили прорываться. Противник ничего не знает о наших намерениях. Все наши расчеты мы, товарищи, строим на хитрости и на внезапности…

Рыбалко устроился рядом с Куриловым и Степняком. Когда командир дивизии говорил о приказе командования, Рыбалко выдвинулся вперед, вытянул свою сильную смуглую шею и весь, как говорится, превратился во внимание. Брови его сошлись на переносице, и лицо из обычно добродушного от этих сдвинутых бровей стало узким, каким-то твердым и острым, как обнаженный кинжал.

За пятнадцать минут до совещания Рыбалко выслушал сообщение своего дружка Степняка о том, что комбат организовал у поселка вместе с армейцами переправочные средства для раненых. Сообщение Степняка пришлось не по вкусу Рыбалко. В переправочных средствах, конечно, больше разбирались моряки, и жаль, что комбат их не привлек. Гребцов для сопровождения раненых на «Большую землю» также якобы выделили пехотинцы, что было совсем непонятно. Разногласия на совещании теперь уже не имели значения. Бомба, попавшая в госпиталь, решила все. Погибли и Таня, и доктор в очках, и многие боевые товарищи. Об этом тоже думал Рыбалко, слушая командира дивизии, развивавшего свою мысль о прорыве. Рыбалко думал и о заслоне. Почему опять-таки комбат не привлечет к этому делу моряков? Разве кто-нибудь задумался бы отдать свою жизнь ради спасения товарища? Рыбалко продолжал слушать комдива. Речь шла об авангардной группе прорыва. Кому идти вперед? Кто должен сломить немецкие укрепления? Кто должен первым разорвать кольцо окружения? Неужели опять обойдутся без них, как обошлись при организации переправы, при создании заслона?

Рыбалко почувствовал, что ему невмоготу, что высокое звание Героя, присвоенное ему, он еще не оправдал, что в самый решительный миг его обходят. Он сжал руки на своем автомате.