Огненный крест

Что мне делать с этой тенью, я придумать не могу»[113].

И если я снова повернусь к ней спиной, тень никуда не уйдет. Она неотступно следует за мной, хочу я замечать это или нет, припадает к земле, хрупкая, неуловимая, но она здесь, то едва заметная и исчезающая под ногами, когда на меня падает свет других забот, то вздымающаяся до гигантских размеров в ослепительном сиянии внезапного порыва.

Мой личный демон или ангел-хранитель? Или всего лишь тень зверя, который постоянно напоминает о неизбежности нужд тела?

К хныканью прибавился и другой шум — покашливание, как мне показалось. Я осторожно высунула голову, точно улитка после грозы, и среди скрипучего бормотания расслышала несколько слов:

«…из глубин… шахтер в каньоне… и с ним до-очка, Клементин».

Роджер пел.

На глаза выступили слезы, и я поспешила засунуть голову обратно, чтобы меня не увидели. В песне не было мелодии, тон менялся не больше, чем гул ветра в горлышке пустой бутылки, и все-таки это была музыка. Джемми затих и лишь хлюпал носом, как будто пытался разобрать слова, мучительно вырывавшиеся из покрытого шрамами горла его отца:

«По-утру утят води-ла…»

Роджеру приходилось делать вдох после каждой фразы, и этот звук походил на треск разрываемой ткани. Я сжала руки в кулаки, словно силой мысли могла заставить его выдавить эти слова:

«Две жестян-ки от сар-дин… как санда-лии носила… его дочка… Клементин».

Снова поднялся ветер, раскачивая верхушки деревьев, и следующая строчка растворилась в шорохе; как я ни напрягала слух, еще пару минут я ничего не могла разобрать.

И вдруг увидела неподвижно стоящего Джейми, ощутила его теплое присутствие в прохладе комнаты.

— Все хорошо, саксоночка? — тихо спросил он, стоя в дверях.

— Да, — прошептала я в ответ, чтобы не потревожить Лиззи и ее отца, которые спали рядом. — Просто надо было подышать, не хотела будить тебя.

Он подошел ближе — высокая обнаженная тень, от которой веет сном.

— Я всегда просыпаюсь, если ты встаешь, саксоночка. Плохо сплю, если тебя нет рядом. — Джейми коснулся моего лба. — Я подумал, вдруг у тебя жар — постель была вся мокрая. Ты точно хорошо себя чувствуешь?

— Мне было жарко, не могла уснуть. Но чувствую себя хорошо. А ты? — Я дотронулась до его лица, кожа после сна была теплая.

Он встал рядом со мной у окна, вглядываясь в летнюю ночь[114]. Стояло полнолуние, птицы тревожились, совсем рядом слышался щебет древесницы, которая поздно вьет гнездо, а чуть дальше — писк мохноногого сыча, вышедшего на охоту.

— Помнишь Лоуренса Стерна? — спросил Джейми. Видимо, звуки напомнили ему об этом натуралисте.

— Такого человека трудно забыть, — с иронией ответила я. — Мешочек сушеных пауков производит сильное впечатление. Не говоря уже о запахе.

За Стерном следовал характерный аромат, состоящий в равных частях из естественного запаха тела, его любимого дорогого одеколона, который не перебивал, но все же соперничал с едкими антисептическими жидкостями вроде камфоры и спирта, и разложения от собранных им образцов.

Джейми слегка усмехнулся:

— Верно. От него воняет еще хуже, чем от тебя.

— От меня не воняет! — возмутилась я.

— Хм-м. — Он поднес мою руку к своему носу и осторожно понюхал. — Лук, — сказал Джейми, — и чеснок. Что-то острое… зерна перца. Да, и гвоздика. Плюс беличья кровь и мясной сок. — Высунув язык, как змея, он коснулся им костяшек моих пальцев. — Крахмал — это картошка — и что-то лесное. Мухоморы?

— Так нечестно. — Я попыталась вырвать руку. — Ты прекрасно знаешь, что было на ужин. И вовсе не мухоморы, а древесные ушки.

— Да? — Джейми снова взял мою руку и понюхал ладонь, потом запястье и предплечье. — Уксус и укроп — мариновала огурцы? Отлично, я их люблю. М-м, и кислое молоко в тонких волосках на руке — обрызгалась, когда сбивала масло или снимала сливки?

— Угадай, раз ты такой знаток.

— Масло.

— Вот черт. — Я попыталась увернуться, но лишь потому, что его щетина щекотала чувствительную кожу у плеча. Джейми обнюхал всю мою руку, добрался до ложбинки на плече, и я пискнула, когда его волосы коснулись моей кожи.

Он приподнял мою руку, дотронулся до влажных шелковистых волосков и поднес пальцы к носу.

— Eau de femme.

 — В его голос слышался смех. — Ma petite fleur[115].

— И кстати, я принимала ванну, — печально добавила я.

— Да, с мылом из подсолнечника, — сказал он, понюхав ложбинку моей ключицы. Я вскрикнула, и Джейми накрыл мне рот своей большой теплой ладонью. А от него пахло порохом, сеном и навозом, но сказать этого с закрытым ртом я не могла.

Он немного выпрямился, наклонился ближе и жесткими усами коснулся моей щеки. Потом убрал руку, и я почувствовала легкое прикосновение его нежных губ и языка к моему виску.

— И соль. — Я ощущала его теплое дыхание на своем лице. — У тебя на щеке соль, и ресницы мокрые. Ты плакала, саксоночка?

— Нет, — ответила я, хотя по необъяснимой причине мне вдруг захотелось заплакать. — Нет, я вспотела. Мне было… жарко.

Теперь моя кожа остыла, в окно сквозило, и сзади телу было холодно.