Огненный крест. Бывшие

Казнокрадство, хищения, взяточничество стали явлениями обычными, целые корпорации страдали этим недугом. Ничтожность жалованья и задержка в его получении были одной из причин этих явлений. Так, железнодорожный транспорт стал буквально оброчной статьей персонала. Проехать и отправить груз нормальным путем зачастую стало невозможным…

Традиция беззакония пронизывала народную жизнь, вызывая появление множества авантюристов, самозванцев — крупных и мелких…

Все эти факты не вытекали из «системы». Это была давняя и прочная традиция.

В городах шел разврат, разгул, пьянство и кутежи, в которые очертя голову бросалось и офицерство, приезжавшее с фронта.

— Жизни — грош цена. Хоть день, да мой!

Шел пир во время чумы, возбуждая злобу или отвращение в сторонних зрителях, придавленных нуждой, — в тех праведниках, которые кормились голодным пайком, ютились в тесноте и холоде реквизированной комнаты, ходили в истрепанном платье, занимая иногда очень высокие должности общественной или государственной службы и неся ее с величайшим бескорыстием. Таких было немало, но не они, к сожалению, давали общий тон жизни юга…»

Чтобы написать такие слова, а они далеко не единственные в книге, нужно было иметь не только ясную голову и честность, но и большое сердце.

И еще. Всего две строки из воспоминаний Врангеля.

«Как я имел случай упомянуть, слежка за старшими командными лицами, включительно до ближайших помощников Главнокомандующего, велась ставкой систематически».

Сыск велик и неистребим.

И еще о традиции беззакония.

Это Николай Второй, заваленный докладами о взятках и должностных преступлениях (ворует вся чиновная Россия, ворует столетиями — что делать?!), обмолвится в сердцах:

«Если городовой возьмет триста рублей, то это — взятка, а если тридцать — дополнение к содержанию»[77]

.

Помните диалог великого Петра с графом Ягужинским? Россия тонула в лихоимстве, и разъяренный Петр велел графу вешать казнокрадов. Граф мужественно возразил: «В таком случае Ваше Величество останется без подданных».

Да самый близкий Петру человек — Меншиков — обобрал казну, то бишь его, Петра, на такие астрономические суммы, что, проживи еще, не миновать «Алексашке» кар быстрых и жестоких, как и осквернявшей брачное ложе «чухонке» Екатерине, поднятой из грязи на российский трон!

Предательство, обжорство, доносительство, поклонение и служение лишь деньгам, насилию. Слизь. Пауки. Одно бессмысленное размножение и предательство, размножение и стяжательство.

И еще серчают, что это Господь медлит со своей благодатью. Доколь ждать?

К бело-сине-красному особенно охотно липла мразь.

Видеть за этой мразью и свалкой чувств светлые идеи было довольно сложно.

Сражаться же за это стадо, за алчность и подлость было тем более сложно, почти невозможно, и все же такие находились. И клали свои жизни.

«Великие потрясения не проходят без поражения морального облика народа»¹, — замечает Деникин.

Мудрое замечание. И впору к нашим дням.

Белую армию ждали внушительный, казалось бы определяющий, успех, затем сокрушительное поражение, беспорядочное бегство, развал и, наконец, переселение в невозвратное прошлое, а если быть точным — небытие.

Вместе с белой армией состоялся исход и цвета российской патриотической интеллигенции: ушла за кордон и вроде бы избыла… но только «вроде бы». Творения разума и страсти не поддаются тлену. Слышите, вы, тысячеголовые радетели с Лубянки! Весь ваш «исторический» труд обречен. Одни преступления и останутся. Впрочем, другого и не было. До последнего дня своего владычества (август 1991-го) вы травили свободную и самостоятельную мысль.

Свидетели Гражданской войны из белых почти все сходились в одном:

«Были ли мы настолько жизнеспособны, чтобы в случае победы над большевиками создать новую Россию? Нет, ибо претендовавшие на эту историческую роль слишком много принесли с собой на юг пережитков старого…»

Кто мог предположить, что после такого Октябрьского начала: земля, мир, равенство — и вдруг костоломный пресс — аж до хрипа к земле: ни распрямиться, ни вздохнуть, ни слова молвить, тем более свободного, от души…

Народ сражался против белых во имя счастливой жизни и даже предположить не смел, что завалят, закуют эту грядущую жизнь новые хозяева. И уж тогда по-новому предстанут перед нами и революция, и смерч Гражданской войны, и все последующие десятилетия.

И уж никак жизнь не сложилась бы хуже, возьми верх белые. Никогда она не была б столь преступно обманной, надрывной.

Можно поздравить «синее воинство» и всю подпирающую его партию коммунистов: славно трудились и трудитесь, «дорогие товарищи»!

Это и о вас писал Александр Иванович Герцен (он, конечно, вам не указ, вы, скорее всего, распяли бы его!):

«Народ, умеющий ненавидеть свою политическую полицию, — свободен на веки веков».

Дыхание ваше нечисто, помыслы грязны и преступны. Быть с вами — позорно. Ремесло ваше — калечить души, убивать, растлевать. Всю жизнь вы воюете против своего народа.