Огненный крест. Бывшие

Промокли, склеились все те листы 16 тыс. источников кровью, ибо искал мыслитель будущее лишь в усмирении кровью. Накрепко сшивал строки конспектов будущими жизнями. Стежок за стежком — миллионы жизней. Уже видел, как залпами пушек, штыками, конными лавами станет вламываться в это будущее: никто не устоит. Ибо во веки веков: кровь — всех и любого — поставит на колени. Все книги свидетельствуют о том. Вождь не ошибся, все выводы сделал правильные, можно сказать, понял людей…

Крестьянство, а оно, несомненно, составляло большинство России, приняло сторону большевиков: пусть даже продотряды, пусть разруха, но земля все же вот она, при нас, родимая, своя…

Несмотря на отчасти изуверский характер махновщины, порой и антоновщины и др., это были крестьянские движения, направленные как против посягательств белых на землю, так и против существа красной политики. Крестьянство восставало против «обоих зол» (помните высказывание Троцкого?).

Ленин разом взял крестьянскую Россию, выступив против мировой войны и приняв земельный закон, не переставая разжигать непримиримую ненависть ко всякого рода угнетению. Однако военный коммунизм — продовольственная диктатура (продразверстка) — поднял деревню против красных. И все же, когда встал вопрос о выборе между белыми и красными, крестьяне предпочли красных. Им, крестьянам, под комиссарами было несладко, но все же это поближе к земле.

Пролетариат, и без того малочисленный, оказался выбитым в мировую войну; в годы междоусобицы рассеялся, деклассировался. В свою очередь в городах его ряды примется восполнять вчерашний крестьянин, но это уже под урез Гражданской войны.

Таким образом, исход Гражданской войны решила позиция крестьянства. Народ не видел правды за белыми. Вся душегубная политика большевизма по отношению к деревне еще только вызревала. И такая политика, от которой у народа потемнеет в глазах и старая жизнь вспомнится благом.

В 17-м, после Февраля, Россию ждал другой путь, неленинский, — это уж определенно: без колоссальных людских потерь, изнурения, нужды и неисчислимых материальных издержек. Более расточительно относиться к материальным ценностям, нежели относились в Октябрьскую революцию и во все времена после нее, невозможно. Сначала разрушали экономику, после предельно дезорганизовывали, а после восстанавливали, но с постоянными чудовищными издержками, за которые в конце концов расплачивался этот самый… трудовой человек и никогда — новые партийные и советские хозяева.

Разрушали деревню, создавая колхозы, пухли от голода, шли под конвоем в Сибирь, ложились под пули карателей. Потом существовали на нищенские трудодни: за год платили тридцать-сорок рублей! За целый год надрывного труда!

Налогами задавили так, что люди повырубили сады. Отняли у людей всякую живность, потом вроде одумались и стали дозволять держать, ан нет, опять взялись преследовать за корову или свиней.

Фактически деревни представляли собой резервации, в которых люди под неусыпным надзором даром отдавали силы и жизнь. Отняли у крестьян паспорта и запретили прописку в городах. Это было крепостное право в самом натуральном виде, разве только не продавали людишек да называли гражданами.

Под понятием «кулак», всеобъемлющим и сразу все списывающим для карателей, было спрятано сопротивление деревни. Хотя кому сопротивляться? Все более или менее строптивые уже уложены в землю, а у тех, что остались, поломаны кости, потому и шибко берегутся от каждого лишнего слова…

Промышленность, которую конструировали по кабинетным прожектам, не могла существовать без сельского хозяйства. Вот и «развивали» деревню — командой, кнутом, демагогией, нищетой. И Лубянка тут первая помощница. Она всей стране кости вправляет — а как иначе выдержать верное направление?

Когтистой лапой сдавила партийно-бюрократическая диктатура горло каждого — на просвет самое ничтожное движение души.

И в этот раз нельзя не обратиться к уже упоминавшейся книге Родзянко.

«Последовательные ошибки в управлении государством в целом ряде десятилетий — вот причина возникновения революции в России. Правящие классы не отдавали или не хотели отдавать себе отчет в том, что русский народ вырос из детской распашонки и требовал иного одеяния и иного к себе отношения.