Огненный крест. Бывшие

…Вы знаете, что в течение своей литературной жизни я «сеял не одни розы» (выражение Ваше в одной из статей обо мне). При царской власти я много писал о смертной казни и даже отвоевал право себе говорить о ней печатно много больше, чем это вообще было дозволено цензурой. Порой мне удавалось спасать уже обреченные жертвы военных судов…

Но казни без суда, казни в административном порядке (а именно они были практикой большевиков. — Ю. В.) — это было величайшей редкостью даже и тогда. Я помню только один случай, когда озверевший Скалой, варшавский генерал-губернатор, расстрелял без суда двух юношей. Но это возбудило такое негодование даже в военно-судных сферах, что только «одобрение»… неумного царя спасло Скалона от предания суду…

Много и в то время, и после этого творилось невероятных безобразий, но прямого признания, что позволительно соединять в одно следственную власть и власть, постановляющую приговоры (к смертной казни), даже тогда не бывало. Деятельность большевистских чрезвычайных следственных комиссий представляет пример — может быть, единственный в истории культурных народов.

Однажды один из видных членов Всеукраинской ЧК, встретив меня в Полтавской Чрезвычайной Комиссии, куда я часто приходил тогда с разными ходатайствами, спросил меня о моих впечатлениях. Я ответил: если бы при царской власти окружные жандармские управления получили право не только ссылать в Сибирь, но и казнить смертью, то это было бы то же самое, что мы видим теперь. На это мой собеседник ответил:

— Но ведь это для блага народа.

… Однажды, в прошлом году, мне пришлось описать в письме к Христиану Георгиевичу Раковскому (председатель Совнаркома Украины, член Реввоенсовета Юго-Западного, а потом и Южного фронтов. — Ю. В.) один эпизод, когда на улице чекисты расстреляли несколько так называемых «контрреволюционеров». Их уже вели темной ночью на кладбище, где тогда ставили расстреливаемых над открытой могилой и расстреливали в затылок без дальнейших церемоний. Может быть, они действительно пытались бежать (не мудрено), и их пристрелили тут же, на улице, из ручных пулеметов. Как бы то ни было, народ, съезжавшийся утром на базар, видел еще лужи крови, которую лизали собаки, и слушал в толпе рассказы…

После, когда пришли деникинцы, они вытащили из общей ямы 16 разлагающихся трупов и положили их напоказ. Впечатление было ужасное, но к тому времени они сами расстреляли уже без суда несколько человек, и я спрашивал у приверженцев: думают ли они, что трупы расстрелянных ими, извлеченные из ям, имели бы более привлекательный вид? Да, обоюдное озверение достигло уже крайних пределов…

Не говорите, что революция имеет свои законы. Были, конечно, взрывы страстей революционной толпы, обагрявшей улицы кровью даже в XIX столетии, но это были вспышки стихийной, а не систематизированной ярости…

Вообще, все это мрачное происшествие напоминает общественный эпизод Великой французской революции. Тогда тоже была дороговизна. Объяснялось это тогда также самым близоруким образом — происками аристократов и спекулянтов, и возбуждало слепую ярость толпы. Конвент «пошел навстречу народному чувству», и головы… полетели десятками… Ничто, однако, не помогало, дороговизна только росла. Наконец парижские рабочие первые очнулись от рокового угара. Они обратились к. конвенту с петицией, в которой говорили: «Мы просим хлеба, а вы думаете нас кормить казнями…»

Можно ли думать, что расстрелы в административном порядке (органами чека. — Ю. В.)

могут лучше нормировать цены, чем гильотина?..

…Если есть что-нибудь, где гласность всего важнее, то это именно в вопросах человеческой жизни. Здесь каждый шаг должен быть освещен. Все имеют право знать, кто лишен жизни, если уж это признано необходимым, за что именно, по чьему приговору. Это самое меньшее, что можно требовать от власти. Теперь население живет под давлением кошмара (из-за террора ЧК. — Ю. В.)…

…Вы, Анатолий Васильевич, вместо призыва к отрезвлению, напоминания о справедливости, бережного отношения к человеческой жизни, которая стала теперь так дешева, в своей речи высказали как будто солидарность с этими «административными расстрелами» (казнями ЧК. — Ю. В.)… От души желаю, чтобы в Вашем сердце зазвучали опять отголоски настроения, которое когда-то роднило нас в главных вопросах, когда мы оба считали, что движение к социализму должно опираться на лучшие стороны человеческой природы, предполагая мужество в прямой борьбе и человечность даже к противникам. Пусть зверство и слепая несправедливость остаются целиком на долю прошлого, отжившего, не проникая в будущее.

Вот я теперь высказал все, что камнем лежало на моем сознании, и теперь думаю, что моя мысль освободилась от мрачной завесы, которая мешала мне исполнить свое желание — высказаться об общих вопросах.

До следующего письма…»