Огненный крест. Бывшие

Это факт: Ленин верил, что за ним право истории ломать, разрушать, а следовательно, убивать и приказывать. Всякое неповиновение его планам есть неповиновение ходу истории, есть реакция, белогвардейщина, стремление опять загнать народ в кабалу частной собственности и унижений. Он ни на мгновение не сомневался в законности своей власти. Революционная воля не имеет ограничений, она вещь в себе, она не нуждается ни в оправданиях, ни тем более в подотчетности. Никто не смеет ограничивать революционную волю. И он, Ленин, воплощение данной воли, которая в свою очередь является производной от воли рабочего класса и беднейшего крестьянства. Но вождю несвойственны шатания и незрелость народных масс. Вождь не должен терять из виду главное движение и все необходимые для него действия. Именно поэтому он не смеет отзываться на страдания и тяготы людей. Вождь видит светлое завтра и все пути к нему. Очерстветь, окаменеть, но пробиваться, пробиться!

Диалектика явлений издевалась над Главным Октябрьским Вождем. Она на глазах у него смыкала священные цели с тем, против чего он всю жизнь боролся. Он уничтожал, разрушал, преследовал, требовал, насаждал, сшивал концы новых отношений ради будущей счастливой жизни, а жизнь, обретая новые черты, превращала это в зло. Рождалось общество, сшитое силой. Его пронизывал цинизм силы. Оправданием всего служила только сила. Бюрократия с хрюканьем осваивала власть.

Обращение к нэпу явилось еще одним признанием поражения, точнее, утопичности планов. Ленин обращался за помощью к тому, что разрушал с такой последовательной ненавистью, — капитализму. Всеобщая социализация жизни, то бишь отмена всех прежних отношений, отказ от частной собственности, разрушение налаженных хозяйственных связей — и все это без малейшей подготовленности к переходу на новые отношения. Поэтому все эти действия по скоропалительному овладению коммунизмом, о котором трубили народу, обернулись не чем иным, как одним бессмысленным разрушением.

Вся советская жизнь скроена по этой душегубной диалектике. На всем — жесткие швы казарменно-государственного воплощения свободы.

Гонишь продукцию за станком, жуешь хлеб, спишь под крышей — и рта не смей разевать. В свободе ты и всяческих благах. От Ленина это представление о счастье и свободе. Вся власть — самозваное утверждение себя и уничтожение тех, кто не признает генеральных секретарей и бюрократическую знать как пророков новой эры. И это тоже от Ленина.

Необходимость в нэпе возникла из-за огульного разрушения капитализма — провозглашения нового мира явочным порядком. Отсюда гигантские потери людей и материальных ценностей. Большевистский бог предстал без сияющих риз, разрушителем и насильником… Разгромлено было то, что наверстывалось пбтом и натугой каторжного труда, издержками и жестокостями ограничений последующих десятилетий. Да и вообще, труд при новой власти был и есть не спокойное, достойное дело, а штурм, битва, предельное напряжение сил и нервов общества.

Не Гражданская война оказалась основной причиной голода. Без освоения материальной базы (для немедленного перехода на новые отношения), только разрушая, без опыта руководства и кадров курс Ленина неизбежно вел страну к острейшему хозяйственному кризису — исчезновению едва ли не всех промышленных товаров, лекарств, обуви, одежды, а самое гибельное — к голоду. За голодом с ослабленного, истерзанного народа снимали жатву тиф, «испанка» и многие другие болезни, принявшие характер эпидемий. От них людей погибло несравненно больше, нежели от кровавой междоусобицы Гражданской войны. И никто не учитывал другую сторону жизни — невероятную, повседневную тяготу быта в стуже, без продуктов, без лекарств и одежды среди повального воровства, бандитизма, сиротства и дикой дороговизны буквально всего. В первую очередь гибли люди не физического труда, а менее всего приспособленные к примитивным условиям существования и лишениям, то есть интеллигенция. Страна исходила кровью, пбтом, и болью…

Зачем это вздыбливание страны, зачем этот наскок на «светлое завтра»? Зачем эти демагогические обещания немедленного рая? Зачем оргия разрушений и убийств? Что она создавала?

Зачем вся эта категоричность и жестокость однозначного движения, явочное объявление нового мира, когда сама история учила постепенности, предельной осторожности, а не судорожному прорыву в будущее без всякой материальной обусловленности?

Власть колеблется, власть неустойчива. Лишения, горы трупов и кризисные отношения на местах…

— Крови! Крови! — требует Ленин.

Только кровь дает устойчивость власти. Он и его последователи уверены: массы, отказывающиеся повиноваться приказам вождей, — это уже контрреволюционный сброд. Нет народа и святости народа — есть только сброд!

Никто не должен жить по своим убеждениям, совести, чести. Идти лишь так, как он приказывает; говорить то, что он определил, назвал (сечь надо, сечь «за футуризм»!). Всем следовать его воле, его представлениям о жизни — забыть все, отказаться от всего. Там, впереди, — социализм!