Огненный крест. Книги 1 и 2 (ЛП)

Плач не затихал. Беспокойный и сердитый, но не отчаянный. Нет, не боли в животе. Плохой сон? Я некоторое время наблюдала за фигурой, ожидая, что этот кто-то принесет ребенка ко мне, и на всякий случай потянулась за своей рубашкой. Но высокая фигура исчезла в еловой роще, и вопли стали удаляться. Значит, не жар.

Я осознала, что мои груди набухли и покалывали в ответ на детский плач, и немного грустно улыбнулась. Странно, что инстинкт материнства так силен и длится так долго. Настанет ли день, когда во мне ничто не шевельнется при звуках плачущего ребенка, при запахе возбужденного мужчины, при ощущении распущенных волос на оголенной коже моей спины? И если я доживу до этого дня, буду ли я сожалеть о потере или, наоборот, почувствую мир и успокоение и стану смотреть на жизнь взглядом, не замутненным животными инстинктами?

Великолепие плоти — не единственный дар в этом мире; врач видит слишком много бедствий, которым она подвергается, и все же… Стоя в потоке прохладного воздуха позднего лета, чувствуя гладкие доски пола под моими босыми ногами и прикосновение ветра к моей обнаженной коже, я не могла желать стать чистым духом. Еще нет.

Вопли ребенка становился все громче, и я услышала низкий голос взрослого, пытающегося успокоить его. Роджер.

Я взяла свои груди в ладони, с удовольствием ощущая их мягкую тяжесть. Я помню, какие они были маленькие и твердые в юности, такие чувствительные, что прикосновение мальчишеской руки заставляло слабнуть мои колени. Прикосновение моей руки действовало так же. Сейчас ощущения были другие, и все же удивительно похожие.

Это не было открытием чего-то нового и неожиданного, а скорее явилось признанием уже существующего, как тень, которую вы отбрасываете на стену и не подозреваете о ней, пока не повернетесь к ней лицом.

Она была там все время, и если я отвернусь, тень не исчезнет. Она неизменно привязана ко мне, хочу я замечать ее или нет, нематериальная, неосязаемая, но всегда существующая — маленькая ли, съежившаяся у моих ног в свете других более важных обязанностей, или вырастающая до гигантских размеров в жаре внезапной страсти.

Демон ли, овладевший мной, или ангел-хранитель? Или только животное наследие, постоянное напоминание неизбежности тела и его потребностей?

Раздался еще один шум, смешиваясь с пронзительным хныканьем. «Кашель», — подумала я, но звук не прекращался, и ритм звучал не так. Я высунула голову в окно осторожно, как улитка после грозы, и в хриплом бульканье разобрала несколько слов.

— «…где был стан… и до-о-чурка Клементайн», [262]— пел Роджер.

Я почувствовала, как слезы наполнили мои глаза, и быстро втянула голову, чтобы меня не заметили. В звуках не было никакого мотива, словно ветер гудел в горле пустой бутылки — и все же это была музыка. Песня звучала рвано и задушено, однако вопли Джемми сменились всхлипыванием, как будто он пытался разобрать слова, которые так мучительно выталкивало травмированное горло его отца.

— «Утки шли, алел восток…» — он задыхался после каждой прошептанной фразы; голос звучал так, как будто рвали полотно. Я сжала кулаки, словно одной силой желания могла помочь ему выводить слова.

— «И не спас я Клементайн».

Порыв ветра, пронесся над вершинами деревьев, и следующая строчка песни потерялась в шелесте ветвей. Я прислушивалась минуту или две, но не услышала больше ни слова.

Потом я увидела Джейми возле двери.

Он вошел бесшумно, но я почувствовала его в тот же момент через тепло, через изменение плотности прохладного воздуха в комнате.

— Ты в порядке, сассенах? — мягко спросил он от дверного проема.

— Да, все хорошо, — ответила я шепотом, чтобы не разбудить Лиззи и ее отца, которые спали в задней комнате. — Мне просто захотелось подышать свежим воздухом. Я не хотела тебя будить.

Он подошел ближе, высокий обнаженный призрак, пахнущий теплой постелью.

— Я всегда просыпаюсь, когда ты встаешь, сассенах. Я не могу спать, когда тебя нет рядом, — он коротко коснулся моего лба. — Я подумал, может быть у тебя жар, постель была мокрой с твоей стороны. Ты уверена, что чувствуешь себя хорошо?

— Мне было жарко, я не могла спать. Но я в порядке. А ты? — я коснулась его щеки; кожа была теплой от сна.

Он подошел ко мне и встал рядом, глядя в окно на летнюю ночь. Светила полная луна; беспокоились птицы; я слышала, как где-то поблизости щебетала поздняя птичка, а в отдалении раздавался писк охотящегося сычика.

— Ты помнишь Лоренса Стерна? — спросил Джейми, которому ночные звуки, по-видимому, напомнили о натуралисте.

— Сомневаюсь, что раз встретившись с ним, кто-нибудь сможет его забыть, — сухо ответила я. — Мешок с высушенными пауками оставляет незабываемое впечатление. Не говоря уже о запахе.

Стерн обладал своеобразным запахом, состоящим в равных частях из ароматов его собственного тела, дорогого одеколона, который он обожал, и который по пронзительности мог конкурировать — хотя и не побеждать — с такими консервантами, как камфара и спирт, и слабого запаха гниющих образцов фауны, собранных им.

Джейми тихо хихикнул.

— Это правда. Он воняет хуже тебя.