Океан. Выпуск четвертый

— Пятнадцать тонн?! — Алексей Иванович смотрит на меня почти с испугом. — Вы знаете, голубчик, я об этом как-то не задумывался.

Какой-то растерянный, взаправду задумавшийся ушел из цеха Алексей Иванович. Пусть подумает.

…Мы забиваем рыбой 3-й твиндек. Низко там, Гришка Ходиков спиной царапает плафоны. В трюме около тридцати градусов мороза, а Гришка мокрый, пар от него. А тут еще Гусев Влад, шнурок, нервирует. Пустит короб по лотку и кричит:

— А ну, пошел! А ну, шевелись! Давай, давай, Гришка, это тебе не на перекрестке со свистком торчать!

— Молчи… академик! — лениво огрызается бывший милиционер. Тяжело ему на полусогнутых с двухпудовыми коробами бегать.

— «Работай, работай, работай! Ты будешь с уродским горбом!» — веселится начитанный шнурок.

Ну, это уж слишком!

— А ну-ка, Гришка, вылазь! — не выдерживаю я. — Вылазь, тебе говорят!

Он поднялся из трюма злой, запыхавшийся, воздух ртом, как рыба, глотает.

Ребята работу прекратили, ничего не понимают. Тогда я с ними короткую беседу провел о взаимопомощи, взаимовыручке, взаимозаменяемости. И для наглядности предложил Гусеву подменить Гришку Ходикова в трюме.

Гусев от меня даже отшатнулся как черт от ладана.

— Я?! Эт-то как? П-почему именно я должен его подменять?

— По-моему, у тебя неплохо получится. Интуиция так подсказывает. Давай-ка, Влад, не будем упираться, о’кей?

— Ладно… Я могу. Полезу! Только на мое место кто?

— Да вот Гришка же и встанет.

— Он? Вот этот… блюститель? Ну-ну, давай, экспериментируй, посмотрим…

Поменялись матросы местами. Ну, из Гришки Ходикова шнурок неважный, суетится, вроде бы старается, да ничего не выходит.

— Давай! Давай! — кричит из трюма Гусев. — Уснули там? Шевелись, поехали!

Во нахалюга! Я глазом не успел моргнуть — нерасторопного Ходикова кузнечик вездесущий подменил — Шурик Буряк. Заулыбался, зубы белые показал: сейчас дадим, погоди!

И пошли, замельтешили короба с мороженой рыбой. На ребят вдохновение нашло, видно, решили проучить умника.

Он еще попытался бороться, прибавил даже темп, держась на одной гордости, но через несколько минут махнул рукой и на себя и на свое самолюбие, сдался.

Короба стали один на другой наскакивать, быстро выросли по всему лотку до самого верха. А вскоре и сам Гусев Влад показался:

— Бросьте надо мной издеваться!

— Вот как? А почему, простите, работу прекратили?

— Я что, псих — на четвереньках там! Не могу я. Мне нельзя — врачи запретили тяжелый труд… Я только могу…

О, какой каскад красноречия! Да ну тебя к черту, не силой же заталкивать тебя обратно в трюм. И не вызывать же помполита. Обнажился, показал себе цену — этого вполне достаточно.

Гришка Ходиков криво усмехнулся, косолапя, снова направился к трюму.

1 декабря

На борту уже 550 тонн рыбы. Еще тонн двести заморозим — и надо идти на выгрузку к плавбазам. Завтра-послезавтра в наш район подходит транспортный рефрижератор «Уральские горы». Возможно, получим почту.

«О затаенное, угрюмое, нервное, ревнивое ожидание писем! Вот когда легко потерять чувство юмора!» — из повести Валентина Берестова «Приключений не будет».

Оттуда же:

«Благодаря привычному режиму дни идут похожие и не похожие один на другой. Медленно, как в детстве».

* * *

В салоне команды радисты повесили объявление. Поздравительные радиограммы с Новым годом принимаются только до 15 декабря и не больше четырех штук. А у меня друзей пол-Калининграда, как быть? Эти иезуитские шуточки — в связи с плохой проходимостью и большой загруженностью эфира.

КАК ЛЕХА-УЭЛОВЕЦ ТОНУЛ

Заштормило, свету белого не видать. Над океаном стонет метель, одиннадцать баллов ветер. В работе у нас вынужденный перерыв. Старший помощник капитана Максимыч по судовой трансляции нагнетает обстановку:

«Вниманию экипажа! Сегодня ночью ожидается усиление ветра до двенадцати баллов. Задраить иллюминаторы, все закрепить, особенно внимательными быть на камбузе. Начальникам служб проверить и доложить о герметизации судна».

У меня в каюте Ванюшка Мороз. Надежда тралового флота. Бледен от волнения и от предчувствия чего-то необыкновенного, но держится. Любопытно ему, видите ли:

— А больше двенадцати бывает? Расскажи чего, а! Может, случай какой… Я вот слышал, один пароход в шторм — бамц кверх тормашками! Бывает?

Я рассказал Ванюшке, как однажды на СРТ в сильный шторм мы двое суток просидели в носовом кубрике без харчей. Один не выдержал, попытался перебежать палубу — чуть не смыло. Пришлось нам сидеть еще двое суток.

— И все? — Ванюшка не скрывает разочарования. — А того, если бы того смыло, спасли бы?

— Вряд ли, Ванюшка… А вот однажды нас такие шторма прихватили — сорок восемь суток держали носом на волну. Ни разу не поставили сети. Опухли от сна, отштормовались, рейс закончился и — домой.

— Раньше, что ли, не могли сняться?

— Не могли. С берега «добро» не давали.

— Во, какие они все там мудрые! — Ванюшка правильно разобрался в той давней обстановке. — Ну, еще чего?