Океан. Выпуск четвертый

Леха-уэловец вошел. Громадный, гнется под косяком. Любопытно Ванюшке:

— И что ты все горбатишься, Леха?

Л е х а. А что, как по клотику огнетушителем?

В а н ю ш к а. Не пойму… ты горел, что ли?

Л е х а. Ха! Всю жизнь горю синим пламенем.

В а н ю ш к а. Но один раз тебя тушили огнетушителем, да?

Л е х а. Во дает! Ты что, придурок? Огнетушитель на меня сорвался. На горбатом еще. Под крен. Прямо по башке трахнул, понял?

В а н ю ш к а. Прямо по башке? Ух ты! А потом?

Л е х а. Суп с котом. Повалялся, козероги из головы повыскакивали, пошел сети тянуть.

В а н ю ш к а (радостно вопит). Ага, понял! С тех пор и горбатишься! Вроде как условный рефлекс, да? Ну, еще чего? Может, ты даже тонул? А, Леха, тонул?

Л е х а. Вот прилип!.. Ну, тонул, еще в пятьдесят восьмом. Мы вместе с нашим старпомом Максимычем тонули. Дальше что?

В а н ю ш к а (всхлипывая от неожиданности). Как тонули …ых! Расскажи.

Л е х а. Ничего интересного, земеля… Винт на горбатом отлетел. Лагом развернуло, а тут шторм. Носовой трюм затопило, дифферент-корму задрало… Нас, шестерых, в кубрике заклинило.

В а н ю ш к а. Как заклинило?

Л е х а. Мачтой, ее волной срезало.

В а н ю ш к а. Волно-о-о-ой? Мачту? Брешешь ведь!

Л е х а. Воды по горло, а мы вылезти не можем. Уж и попрощались друг с дружкой.

В а н ю ш к а. Обнялись… ых! Белье чистое надели?

Л е х а. Во дает! Как же: «Варяга» спели. Но тут Максимыч с механиками подоспел. Выручили — оттащили мачту… Буксир подошел, на Фареры, в бухту Фугли-фьорд отволок.

В а н ю ш к а. Вот это да! Чей буксир-то?

Л е х а. Наш. Воду из трюма откачали, водолазы новый винт поставили, всё — потопали дальше.

В а н ю ш к а. Рыбу ловить?

Л е х а. Домой, в порт. А потом всех на курорты. В Крыму целый месяц загорали.

В а н ю ш к а. Ну?

Л е х а. Какое тебе еще «ну»? Полтора года таксистом поработал, надоело — снова сюда.

— Снова вернулся Леха в море, — говорю я, — соображаешь, Ванюшка?

— Соображаю! — заорал он вдруг. — Я все теперь соображаю: таксисты хорошо зашибают, значит, ему не деньги нужны! Значит, он… ых! — романтик! Самый настоящий, елки-палки…

Хорошо, что Ванюшка рассказ Лехи-уэловца услышал. И особенно его конец. Пусть задумается на досуге. Мне ведь не все равно, полюбит Ванюшка море или нет, пойдет с нами в следующий рейс или уволится, на берегу подыщет себе какую работенку… Я хочу, чтобы прилип, душой прикипел к морю Ванюшка — Иван Елисеевич, так его полное имя, — моряком настоящим стал.

6 декабря

…Задержался в цехе расфасовки и откровенно любуюсь матросом Чепиковым. Его работой любуюсь. Двое загребают рыбу противнями и подают их Толику. Среднего роста, крепкий, он с каким-то изяществом принимает противни и быстро, ловко — мне все кажется, словно снаряды заряжает в пушку, — всовывает их в ячейки морозильной тележки. Стою, глаз не отвести, и понять не могу, что же так привлекает в этом матросе. И вдруг разобрался: артистизм в работе, чистота исполнения, отточенность каждого движения, я бы сказал — совершенство. Совершенство в любой форме прекрасно: в искусстве, спорте, но особенно, мне кажется, в работе.

ВСПОМИНАЮ СЕБЯ, МОЛОДЕНЬКОГО…

Молодежь! У меня все в бригаде молодые, но новенький — один. Ванюшка Мороз ровесник остальным матросам, только мне все кажется, что он моложе других. Стеклянный парнишечка. Таких непосредственных чудаков с широко раскрытыми глазами встретишь не часто. Они беззащитны, ранимы легко, их постоянно оберегать надо. У Ванюшки свой мир, он бредит алыми парусами, надо поддерживать эту веру. Я этого белобрысого Ванюшку с удовольствием опекаю. Что мне в нем по душе — любознательность, постоянная тяга все попробовать, подчинить своим рукам. Ванюшка уже и на расфасовке поработал, и быстро шкерить научился, и на хабаровских ножах хорошо стоит. И, кстати, коготки научился выпускать, голос подавать. Все правильно: он почувствовал свою силу, утверждается прочно в собственных глазах и в глазах бригады.

Молодежь! Входит в коллектив размашисто, уверенно. Смотрю на Ванюшку и вспоминаю себя, неопытного, молоденького, впервые ступившего на палубу СРТ.

…1960 год. Апрель. Мы ловим рыбу в этом же районе, где и сейчас. Разделились на две смены: «старички» работают днем — 12 часов, мы столько же ночью.

Нас семь человек на палубе. Стоим за длинным, грубо сколоченным столом, шкерим окуня. Матрос Валера Морозов во главе стола, как заводной, поднимает и опускает тяжелый головоруб… Ночь, вьюга свирепствует на палубе, открытой всем ветрам. Мы, семеро матросов, — и добытчики себе и обработчики. Подняли трал, высыпали на палубу несколько тонн ярко-красного ершистого окуня-клювача; он лежит горой, смерзается, наша задача — быстрее его обработать. Шкерим. Изредка я убегаю в затишье, раскуриваю сигареты, возвращаюсь, раздаю ребятам. Ночь тянется бесконечно, вьюга лютует над океаном…