Океан. Выпуск четвертый

— Видите ли, голубчик, я всю жизнь на преподавательской работе: в школе, в институте… Мой хлеб — история. И еще для справки: я в Калининграде давно, старожил, воевал на этой земле, на ней и остался… Согласитесь теперь, мне как историку надо хорошо знать историю нашего края, ведь правда? Новейшую историю нашего края. Я и знаю ее неплохо, но… теоретически. Следите дальше. Я видел, как уходили в море старенькие боты, баркасы, затем их сменили сейнеры, еще позже — СРТ. Флот робко, осторожно, а потом все смелее начал выходить на просторы океана. Фугли-фьорд… Ян Майен… Лофотены… знакомые имена?

— Большие морозильные траулеры… Плавбазы… Тунцеловная и китобойная флотилии… Суператлантики… Все это — вехи развития рыбной промышленности, но…

— Но при чем тут я? Вы об этом? Вот то-то и оно, голубчик, вот мы и подошли к сути: я тут ни при чем. Сейчас даже колхозные траулеры ходят за экватор, а я ни при чем… Мне уже за пятьдесят, из них добрую половину я собираюсь в море, но — все какие-то причины: дети, диссертация, просто не отпускали…

— И вот теперь…

— Как видите — здесь. Хочу все своими глазами увидеть, пощупать… Хоть малюсенькую строчку в рыбацкую летопись вписать хочу. Вы меня, старика, не осуждаете?

…Этот разговор у нас днем был, а сейчас уже полночь, я другую вахту отработал, а слова Алексея Ивановича все звучат в памяти, и он сам — внимательный, чуткий и вдруг ставший близким от своей откровенности — до сих пор перед глазами. Не хочу никаких выводов делать, просто, по-моему, на сей раз нам с первым помощником повезло.

24 декабря

Мойва куда-то отошла, рассеялась по океану, и мы сделали двухсуточную перебежку во льды. Ну, наконец-то! Все считают, что началась вторая основная половина рейса.

Уловы здесь небольшие, по три-четыре тонны за траление, но мороки! Рыбу надо отсортировать, пошкерить, частично направить на филетирующие машины, а частично — сразу на заморозку. В уловах преобладает треска и в меньших количествах окунь, камбала, палтус, зубатка, макрорус… Выпускаем же мы филе, рыбу спецразделки, полуфабрикаты для консервов и для копчения, икру и печень трески, шкуры тресковые, рыбную муку, рыбий жир… Словом, масштабы небольшого плавучего рыбокомбината.

КТО КАК РАБОТАЕТ

Веня-слон что-то захандрил. Взмолился, как золотая рыбка: надоело все, отпусти меня, рыбкин, наверх, к добытчикам. Вышел я с ним на палубу. Метет и морозище! А добытчики чинят трал голыми, красными, как вареные клешни омаров, руками. А я тебя, говорю, и не держу, иди… Посмотрел Веня-слон тоскливо вокруг, поежился, молча спустился назад в рыбцех.

А утром еле-еле растолкал его на вахту. В салоне (было около четырех, мы пили чай) он концерт закатил. Невыспавшийся, помятый, бил себя кулаком в грудь и причитал с подвыванием:

— И зачем я в море, дурак?! У-у-у, балда, балда, башку открутить некому! А все теща… змея! Подождал бы малость, устроился в ГАИ, гонял бы себе на мотоцикле, у-у-у-у… Ну, дожить бы! Слушай сюда, при всех говорю: все! Завязываю! Вот если вру — на часы! На, кому хошь, на спор. Сойдет бедный мальчик Веня на берег — только его и видели…

— Треплешься! — весело заметил Шурик Буряк. — Давай сюда часы. Считай, протюкал… — Тряхнул чубом, запел, любовно глядя на Веню: — «Ах, где мне взять такую те-е-е-ещу, чтобы купила «Жигули-и-и-и…»

Спустились в рыбцех. Веня-слон начал морозильную тележку перекатывать. Не проснулся еще до конца; огромный и печальный, вышагивает за ней, как за катафалком…

Филейной трески нынче мало, все больше мелкая. Шурик Буряк за хабаровский нож встал. Когда Шурик за нож становится, у меня настроение повышается. Спокоен я: он один десятерых рыбой завалит.

Приготовился Шурик. Резиновые перчатки у него по локоть натянуты, кепка лихо заломлена, из-под нее светлый чуб.

— Поехали!

Вжик! Вжик! Вжик! Шурик для разминки тресочку по одной штуке под нож пускает. Левой рукой не глядя рыбу к себе, а правой — под нож. Вжик! Вжик! Вжик!

Рыбьи головы по желобку вниз летят, на транспортер отходов, и дальше на муку. Обезглавленная рыба по верхнему транспортеру — к матросам.

— Шевелись! — Шурик матросам вызов бросает.

Улыбается, уверен в себе, подлец. Теперь треску он уже двумя руками к ножу подводит. Длинное: вжжжжжжи-ик! — и полдесятка обезглавленной рыбешки на транспортере. Вжжжжжжжжи-ик! — Шурик словно на пианино играет, трудный аккорд берет.

Ну как им, чертом, не залюбоваться! Напевает себе под нос: «Ах, где мне взять такую те-е-е-ещу…», дергается, как на шарнирах, время от времени точильный брусок к дисковому ножу прикладывает — искры летят…

— Шевелись!

Легко, играючи завалил транспортер. Над головой у него полочка, там пачка «Примы». Мимо проходит мукомол Дмитрич.

— Покурим! — кричит ему Шурик и показывает глазами на пачку.

— Покурим, сынок. — Дмитрич достает сигареты, раскуривает, сует Шурику в уголок рта.

Снова сгорбился Шурик: вжик! вжик! вжик!

Любуется мукомол:

— Сынок, ты женат?

— Что ты, Дмитрич!

— А у меня дочка есть, тебе ровесница.

— Да ну?! — реакция у Шурика, как у космонавта. — Отдай за меня, Дмитрич, родственниками будем.