Океан. Выпуск четвертый

А когда все высказались, Алексей Иванович взял слово. Мы думали, он Владу разгон устроит, но Алексей Иванович вроде как и не сердится. Наоборот, в настроении хорошем, нас хвалит:

— Молодцы, ребята. Хорошо, что сами, в своем кругу, такие вопросы решаете. Вижу, коллектив у вас здоровый, крепкий. В таком коллективе, Владислав, нельзя себя так вести, нельзя так работать — стыдно.

Вот эта похвала коллективу мне особенно по душе.

…Разошлись все по цеху, один Влад на месте топчется. Хмур, щеки полыхают. Все правильно, я еще не встречал нормального человека, который бы после коллективной взбучки веселился.

Потоптался Влад, перекурил и… направился к шкуродерке. Включил мотор, осторожно положил на движущуюся ленту филейчик, который затрепетал на ножах и выскочил с другой стороны уже чистый, обесшкуренный…

7 февраля

Разбудил Алексея на вахту. А он улыбается. Подивился я: он обычно со сна не улыбается, сердитый.

— Сирень во сне видел! — таким тоном вещает, будто наяву увидел нечто необычайное: русалку, гномика в сомбреро… И продолжает: — Хорошо приходить из морей весной или летом. Уходить надо зимой, когда все голо, пусто, а приходить — летом… Мы в прошлом рейсе возвращались каналом в пять утра. Соловьи, зелень — как на другой планете с непривычки…

Слушаю его и тоже думаю о береге, как о другой планете. Неужели где-то есть другая жизнь, без этой бесконечной череды вахт — восемь через восемь, — без рыбы, чешуи, авралов?

Ученые всё чаще задумываются над тем, как влияет на людей изоляция. Особенно это важно в космонавтике. На молодых людях проводят эксперименты: изолируют на месяц, другой, третий, наблюдают… Но можно пойти и по другому пути. Раздать сотню (две, три, тысячу) анкет морякам дальнего плавания (лучше рыбакам), и пусть они честно ответят, как переносят оторванность от земли, близких, родных… По-моему, получится не менее полезная информация.

ВАНЮШКИН МЕРИДИАН

После четырехчасовой работы мы небольшой перекур устроили. Тут ко мне первый помощник подошел, спросил, сколько филе сделали и сколько еще думаем сделать до конца смены. Потом Алексей Иванович заметил: надо бы на судовую доску Почета двух матросов от бригады. Предложил подумать.

А что думать? Лучшие — они и есть лучшие. Но я все-таки решил перепроверить себя, услышать мнение бригады.

Ребята, не задумываясь, назвали Шурика Буряка и Толика Чепикова. Все правильно. Но тут Веня-слон поинтересовался: нельзя ли на доску Почета еще одного от бригады? Ну, думаю, уж не себя ли пророчит Веня? Можно, говорю, можно и третьего, если достоин.

— Достоин! — басит Веня. — Я за ним уже давно наблюдаю. Поначалу, честно, сомневался, но сейчас… Если быть объективным, если по совести… Работа прежде всего, я так понимаю. Надо выдвигать молодых, рыбкин. Предлагаю на доску Почета Ванюшку Мороза.

Ну, ребята сразу зашумели, развеселились: даешь Ванюшку Мороза! Решили: даем! Отлично работает парень, все технологическое оборудование освоил, приходит раньше всех, уходит из цеха последним. Много хороших слов услышал о себе Ванюшка.

В конце смены меня вызвали в рулевую рубку. Катер спускают на воду, нужно два-три матроса-добровольца выделить.

— А куда идем?

— За почтой на «Селигер».

Мои матросы уже переодевались в сушилке, устали до чертиков, но добровольцы нашлись. У Грини Черного корешок оказался на «Селигере» — решил его навестить. Ванюшка Мороз никогда не ходил на катере — разве можно упустить такой случай? Ну, и я тоже надумал прогуляться: кончились резиновые перчатки; может быть, удастся раздобыть у знакомых мастеров.

Пока мы догребли до «Селигера», пока пообщались с моряками, выслушали последние береговые новости, наступили сумерки, а затем и вовсе стемнело, так что возвращаться пришлось уже с зажженными фонарями.

Прямо по курсу, над самыми мачтами нашего приближающегося траулера, висела светло-желтая, немыслимо большая луна; от нее простиралась широкая световая дорожка. Мы скользили по этой дорожке, как по фантастической мостовой, выложенной яркими серебристыми бликами. Ванюшка зачарованно смотрел вперед; катер изредка захлестывали ледяные волны, но матрос не нагибался, не уклонялся от брызг — молча, зачарованно смотрел вперед. И вдруг я услышал, как Ванюшка негромко сказал:

— Лунный меридиан…

— Что, что? — Я подумал, послышалось.

— Это же лунный меридиан. Селеновый. Мы мчимся по лунному меридиану!

Впреди показалась огромная ледяная глыба, иссиня-фиолетовая, хорошо приметная в светлых бликах. Мы ее обогнули широким полукругом, так что на некоторое время выскочили из световой дорожки, а когда возвратились и легли на прежний курс, я подумал, как это хорошо и образно заметил Ванюшка — лунный меридиан. Можно двадцать лет бороздить океан, сто раз мотаться по нему на катере от судна к судну, тысячу раз видеть эту самую дорожку из бликов, и она так и останется для тебя дорожкой, но можно всего раз промчаться по этой сказочно блистающей магистрали и сразу окрестить ее селеновым меридианом. Да, Ванюшка, видимо, в душе настоящий поэт, романтик.