Океан. Выпуск десятый

«Боже! Какие замечательные люди рядом со мной!» — думали одни из них. «Черт возьми! Как мне повезло, что я оказался в этой милой компании!» — радовались другие. И только Хоттабыч, сидевший за румпелем, пытался сохранить серьезное выражение лица. Но глаза сверкали таким молодым задором из-под кустистых седых бровей, что было совершенно ясно: и он не остался в стороне от эмоций.

Вдруг всем сразу захотелось петь, причем во все горло, во всю силу легких. И все, не сговариваясь, словно компания гуляк, завопили: «Прощай, любимый город! Уходим нынче в море!..» Лишь Хоттабыч, обладавший абсолютным отсутствием музыкального слуха, подавил в себе желание огласить окрестности своим баритоном. Зато Брандо, посчитавший их пение слишком тихим, извергнул из магнитофона звуковую Ниагару.

Крабик сморщился:

— Ньет. Пожальста тише. Я устал от шьума…

— Понял, чиф! — бодро отозвался Брандо, называя Крабика так, как моряки торгового флота всех стран называют старшего помощника капитана. — Слушаюсь и повинуюсь, как сказал один джин, вылезая из одной бутылки!

Когда миновали первые радости отплытия, все члены маленького коллектива расположились на палубе, на крыше рубки, едва возвышавшейся в середине яхты, и в кокпите, впоследствии ставшем своеобразной кают-компанией. Все яхтсмены погрузились в созерцание медленно меняющейся панорамы. С молчаливым благоговением и душевным трепетом они смотрели, как неторопливые балтийские воды ласково дотрагивались до гранита набережных и дерева причалов. Постепенно стих разнотонный голос земли, и наступила почти космическая тишина, нарушаемая лишь едва слышимым плеском воды о борта яхты.

Несколько часов яхтсмены молча отдавались блаженству незамысловатого плавания по «Маркизовой луже» — району от Ленинграда до Кронштадта. Но вместе с блаженством в душе каждого из них таилась тревога, что у Кронштадта их непременно перехватит какое-нибудь начальство для сообщения очередного ЦУ — ценного указания, учинения еще одного инструктажа, а то и — господи упаси! — оглашения приказа об отмене похода. Каждый думал об этом, но, оберегая нервные клетки товарищей, молча держал тревогу в себе.

На траверзе Петродворца Хоттабыч стянул с головы шерстяную вязаную шапочку с пушистым помпоном и сдержанно произнес:

— В начале октября сорок первого года в Нижний парк, у канала, ведущего к Самсону и Большому каскаду, рядом с Монплезиром, был высажен десант наших моряков. Я знал командира десанта полковника Ворожилова и многих офицеров… Весь десант — полторы тысячи отборных моряков — погиб. Но он решил свою задачу: сорвал очередной штурм города…

— «Я славлю смерть во имя жизни. О мертвых — поговорим потом», как сказал Михаил Дудин, — столь же тихо откликнулся Брандо. — В Одессе тоже было… Жуть вспомнить!

Над яхтой воцарилась новая, иная, чем прежде, тишина. Каждый из яхтсменов думал о тех, кто сделал бесценный вклад в Победу, о тех, кто дал возможность теперь вот так свободно плавать по морям ради отдыха от трудов праведных…

В 23 часа 25 минут штурман Сосняга сделал вторую запись в «Навигационном журнале»:

«Миновали буи Большого Кронштадтского рейда. Легли на выходной створ. Поправка компаса плюс два градуса. Ветер от норд-оста 2 балла, волна 1 балл».

— Юхан Оттович, — позвал Хоттабыч своего помощника. — Смените-ка меня, батенька. А то спину с непривычки заломило.

— Та. Пожальста. А ломит — так шутка ли? В вашем возрасте… — участливо откликнулся Крабик, усаживаясь на слани — своеобразную скамейку в кокпите — и кладя, словно клешню, руку на румпель.

— При чем тут возраст? — не повышая голоса, удивился Хоттабыч и тут же, не дожидаясь ответа, официальным тоном сообщил заступающему на вахту у руля: — Курс двести семьдесят пять градусов. Ветер норд-ост два балла. Понемногу свежеет. Паруса — грот и стаксель. Вопросы есть?

— Ньет. Спасипо.

— Тогда я придавлю ухо на ближайшей койке правого борта.

— Пожальста. Приятных снов.

Однако, встав на верхнюю ступеньку трапа, ведущего в кубрик, Хоттабыч остановился, положил ладони на крышу рубки и огляделся. Сзади в сизых сумерках белой ночи расплывался такой знакомый силуэт Кронштадта, а впереди за легкой серой дымкой виднелся простор. Справа и слева темнели берега с редкими огоньками.

На яхте господствовали тишина и покой.