Океан. Выпуск шестой

Капитан Белов не был громаден ростом, не обладал он и зычным голосом. Но казался он каким-то надежным, внушающим уверенность, прибавляющим силы. В любой самой критической обстановке он оставался спокойным и немногословным. И в нужный момент в его голосе появлялась такая властность, такая воля, что он понуждал к немедленному и беспрекословному повиновению, выполнению его приказов.

Одним словом, проплавав с ним несколько месяцев, мы оказались влюбленными в нашего капитана так, как влюбляются в ранней юности в свою мечту, в свой идеал.

Вернувшись с практики в училище, я повстречал приятеля со штурманского отделения Алексея Голубева, парня крепкой кости, плечистого, окающего, как и положено волгарю. Он в то лето плавал практикантом-рулевым на одном из пассажирских судов линии Горький — Астрахань. Алексей выслушал мои восхищенные ахи по поводу Белова и сказал:

— Это что! Вот на «Гончарове» капитан — это да! Фамилия его Белодворцев, зовут Андрей Иванович. Представляешь, немцы бомбят город. Самолеты за каждым катером на Волге охотятся, а он на своем пароходе раненых возит. На тентовой палубе красный крест нарисован, а фашисты все равно норовят либо бомбу кинуть, либо из пулеметов судно прошить. Да не больно-то! Зенитчики из счетверенных установок как дадут им! А тут капитан еще маневром обхитрит стервятника… За две навигации, представляешь, почти восемь с половиной тысяч раненых перевез!

Алексей долго ахал в адрес капитана Белодворцева, а я стоял и злился — мне было обидно за «моего» капитана Белова. С Алексеем мы, помнится, тогда поругались, не «поделили» капитанов. Но фамилию Белодворцева я запомнил, тем более Алексей сказал, что он тоже закончил наше училище.

Прошло еще много лет, и вот я наконец встретился с капитаном Белодворцевым на теплоходе, который шел из Саратова в Горький. Третьим штурманом на этом теплоходе, как говорят волгари, ходил мой знакомый по речному училищу. Он попросил капитана, чтобы мне разрешили подниматься на тентовую палубу. И я каждый вечер поднимался наверх и слушал неторопливую беседу капитана, вахтенного штурмана и рулевого.

Помнится, конец лета в том году выдался жарким и сухим. А по ночам небо заволакивали тучи. И в этой темноте ярче, чем обычно, горели цветные огни бакенов, створных знаков и перевальных столбов. Духота не проходила даже с наступлением ночи. Когда теплоход, повинуясь изгибам русла, шел возле берега, с лугов наносило пересохшим разнотравьем и лицо ощущало порывы теплого, сухого воздуха.

Так вот и осталось на всю жизнь воспоминание об этих ночах, да пуще того врезались в память рассказы капитана Андрея Ивановича Белодворцева. О чем мы говорили в те грозовые августовские ночи? Будь я в ту пору литератором, непременно сохранился бы блокнот с какими-то заметками и было бы легко восстановить суть наших разговоров. Но я был тогда студентом четвертого курса института, собирался стать инженером-судостроителем, и мне в голову не приходило, что надо записывать всякий разговор. Впрочем, может быть, это даже и лучше, что я не вел никаких записей. Мелкие детали тут не нужны, а главное и так живет в моей памяти.

В рубке темно и тихо. Лишь изредка негромко погромыхивает сервомотор рулевой машинки, когда вахтенный повернет штурвал, да затем донесется с кормы шум воды, вспаханной пером руля. В Жигулях, которые мы прошли днем, нам повстречался теплоход «Память тов. Маркина». Вечером Белодворцев вспомнил об этом, завел разговор о легендарном комиссаре Волжской военной флотилии Николае Маркине. Совсем юнцом Андрей Иванович видел корабли флотилии, когда летом девятнадцатого года они шли на помощь осажденному Царицыну. Он рассказывал о лихом отряде десантников, которым командовал Кожанов, говорил о том, что речники создали целый добровольческий экипаж канонерки и назвали судно «Волгарь-доброволец». От него впервые услышал я, что Иван Сергеевич Мореходов, который преподавал в нашем речном училище, участвовал в боевых действиях флотилии.

Я слушал капитана, и передо мной словно оживала история Волги. Не было в его словах патетических восклицаний, он не клялся в любви к реке. Он посмеивался, когда говорил, что знакомый боцман с «Радищева» чуть не на каждой стоянке сходит с парохода на берег и непременно макает ладонь в реку — здоровается. И также с улыбкой замечал, что, конечно, это чудачество, но что и сам весной, когда из затона уходят, непременно велит рулевому дать свисток, знает, что такие свистки всем, кто живет на Волге, радость приносят.

Он знал массу присловий и поговорок про каждый город или село, стоящие на берегу: «Стоит Балахна, полы распахня», «Татинец — всем ворам кормилец», «От Решмы до Кинешмы палкой докинешь ли?» А почему горы Жигулями называются? Потому, что бурлаки там костры жгли. Почему астраханцев нарекли чилимниками? Потому, что любили лакомиться водяным орехом — чилимом.