Охота на ведьм. Исторический опыт интолерантности

Очередная гримаса истории: террор начинается с борьбы за светлое будущее.

Образ врага конструируется как антиидеал. Строго в соответствии с запросами времени и места, врагами объявляются ведьмы, пособники мирового капитализма, коммунисты, сионисты…

Но и это еще не все. Наказание обычного преступника соизмеримо с его преступлением. На «врага идеи» данный принцип не распространяется, ему наказание отмеряется безо всякой связи с преступлением, и вообще сам факт преступления мало кого интересует, достаточно лишь допустить мысль, что он — враг, а раз враг, значит, способен на любое зло (см. об этом: Арендт, 1996, с. 554–593). Так создаются «призрачные» враги, которые подвергаются остракизму не за совершенный проступок, а только в силу обретенного ими статуса врага веры или врага народа. Объявляясь врагами великой спасительной идеи, они сразу оказываются за чертой, превращаясь из человеческого существа в нелюдя. Вот почему соседка, названная ведьмой, уже не заслуживает ни жалости, ни снисхождения, ни юридической защиты. Так включается и срабатывает

механизм делегитимизации, который не только приписывает обвиняемому все возможные грехи, но сразу выводит его за пределы социальной реальности, в зону, где не действуют нормы человеческих отношений (см. о делегитимизации: Bar-Tal, 1990).

Это и есть тот самый «перевертыш» в сознании от толерантности к нетерпимости.

В этой запредельной реальности, где оказывается нелегитимное существо, возникает механизм, описанный Р. Вальцем и названный им «парадоксальной коммуникацией».

Парадокс заключается в том, что любое действие жертвы обвинения, каким бы оно ни было, только подтверждает ее вину. Молчит — значит, сказать нечего, значит, признает свою вину. Возражает, спорит, защищается, — но разумные доводы и обычная логика не распространяются на нелюдя и изгоя, а разговоры только способствуют распространению слухов (Шверхофф, 1996, с. 325).

Эта же «парадоксальная коммуникация» не оставляет обвиняемому шанса доказать свою непричастность к вменяемым ему преступлениям. «Парадоксальная коммуникация» утверждает априорную виновность обвиняемого и оправдывает правомерность любого действия по отношению к нему.

И в законодательстве, и в повседневной жизни процветает логика средневековой ордалии, которая уповала на высшую справедливость. Чтобы доподлинно убедиться в виновности подозреваемого, его испытывали водой: если подозреваемый не шел ко дну, это означало, что вода его не принимает, так как ему покровительствуют темные силы, и что его вина очевидна, и его следует казнить; а если несчастный тонул сразу, значит, невиновен, и его можно оправдать. Истина превыше всего!

Любой террор поражает своей безудержной жестокостью, от костров инквизиции до сталинских репрессий: «Если враг не сдается — его уничтожают». Последняя формулировка несколько лицемерна, пусть даже враг и будет сдаваться, его все равно уничтожат, не простят, не поверят в раскаяние, сочтут все уловкой, простить можно преступника, но не нелюдя (мол, затаился, ждет своего часа, но правосудие не обманешь…).

За апологией жестокости во все времена стоит делегитимизация, она снимает последние барьеры на пути репрессий, необходимо быть беспощадным к тем, кого признали врагом человечества.

Милосердие и жалость приносятся в жертву великой идее.

Здравый смысл уступает место «парадоксальной коммуникации». На «нелюдей» не распространяются ни юридические, ни общепринятые нормы взаимоотношений. Агрессия, патология и пороки рода человеческого заступают на службу очередной утопической идее.

За террором всегда стоит столкновение различных систем ценностей, мучительное противоборство одних идеалов и норм жизни с другими. Это «война идей». Борьба за единую идеологию и признание единой для всех правды чревата преследованиями инакомыслия и репрессиями.

Вот самый грубый, самый общий «рецепт» террора.

Даже самые бездарные военные действия, направленные против внешних врагов, пусть крайне неуспешно и неэффективно, но все же уменьшают численность вражеского войска. В отличие от этого утверждение единой для всех правды оборачивается «охотой на ведьм» и не столько избавляется от врагов, сколько плодит все новых и новых.

В репрессии «встроен» своего рода механизм по созданию врагов.

Фанатичная приверженность даже самой благой идее, признанной великой единственной истиной, стоит у истоков любого террора. Насильственное внедрение в жизнь любой идеи — от проповеди «мирского аскетизма» Кальвина до воодушевляющей идеи всеобщего равенства и братства — неоднократно в истории человечества приводило к созданию тоталитарных сообществ и к террору.