Охотник на вундерваффе

Сначала увидел нечто, издали похожее размерами на секцию газопроводной трубы или бетонное кольцо, из тех, которые вкапывают над канализационными люками. Подойдя чуть ближе, я увидел, что это всего-навсего колесо. Огромное, больше человеческого роста, давно спущенное, с частично сгоревшей и прорванной во многих местах покрышкой. Судя по торчащим с одной стороны колеса смятым трубчатым конструкциям (некоторые – почти с фонарный столб толщиной), это была вывернутая «с мясом» при вынужденной посадке основная стойка шасси. Дальше валялись обломки дюралевых конструкций разного размера и два мотора с помятыми пропеллерами (отдельные лопасти были просто оторваны). Движки тоже впечатляли своими габаритами.

Здесь я наконец сообразил, что этот очень большой самолет когда-то, довольно давно (судя по тому, насколько обломки успели уйти в почву, лежал он тут явно не один сезон), садился здесь на вынужденную, причем не сильно удачно. Его левое крыло практически развалилось при посадке, превратившись в груду хлама, заканчивающийся ребристой, округлой пилотской кабиной с частично выбитыми стеклами, фюзеляж (ох, и фюзеляжик, кстати, практически двухэтажный, такой толщины, что внутри спокойно легковушка проедет!) почти переломился пополам позади крыла (так, словно некий великан пытался сломать его о колено, но так и не доломал до конца), а правое крыло задралось почти вертикально вверх. Сейчас, в свете луны, это самое задранное крыло светилось многочисленными дырами и прорехами. Может, это были пробоины от зенитного огня, а скорее всего, часть листов обшивки отвалилась от него при посадке или потом, под воздействием ветра и прочих атмосферных явлений.

Демонстрирующее всем желающим обнаженные нервюры и прочие детали своего внутреннего набора крыло не имело каких-либо следов пожара и было практически прямым, на его задней кромке просматривались шесть толкающих поршневых моторов с исполинскими, лишившимися большей части лопастей пропеллерами, а под крылом на пилоне просматривались остатки еще одного или двух движков, уже без пропеллеров.

Ну да, прямокрылый самолет с шестью поршневыми и четырьмя реактивными движками и с размахом крыла под сто метров. Как говорится, угадай с трех раз.

Я подошел еще ближе к исковерканному хвосту воздушного исполина (киль высотой с двухэтажный дом!). В лунном свете на окислившемся дюрале киля можно было разобрать темную надпись «US AIR FORCE», какой-то номер, цветные полосы и эмблему в виде щитка со сжатой в кулак рыцарской перчаткой, из которой вылетали молнии. На фюзеляже просматривались белые звезды в синем кругу с сине-бело-красными прямоугольниками по бокам, а на уцелевшем крыле – буквы «USAF».

Было во всем этом что-то знакомое, такое ни с чем не спутаешь…

Едрит твою мать, да это же «В-36», который янки пафосно именовали «Писмейкером», то есть «Миротворцем»! Самый большой в мире стратегический бомбардировщик, взлетный вес 190 тонн, дальность 11 тысяч километров, с 1949 по 1959 год – краса и гордость Стратегического авиационного командования США, носитель атомных и водородных бомб…

Блин, да что он здесь делает, ведь на дворе должен быть вовсе не 1949 год!

Достав из кармана фонарик, я осветил снег под килем разбитого бомбардировщика. Ничего интересного там не было – только разнообразный металлический мусор, какой-то оторвавшийся то ли люк, то ли дверца, покрытая с внутренней стороны облезлой желто-зеленой грунтовкой, выпавший из турели, тронутый ржавчиной ребристый ствол то ли пушки, то ли пулемета и оранжевый металлический летный шлем, под которым просматривался скалящийся на луну темный человеческий череп с провалившимися глазницами. Похоже, состоявший из не менее девяти рыл экипаж «Писмейкера» таки не выжил при падении и весь лежал где-то здесь, в виде таких вот выдубленных погодой и временем мослов…

Я погасил фонарик и, на всякий случай взяв ППС наперевес, поднялся на насыпь, о которую и сломался данный «В-36». Все-таки откуда здесь взялся этот «его императорского величества принца Кирну девяти золотых знамен именной бомбовоз „Горный Орел“»? Хотя мне же рекомендовали ничему не удивляться, чего же я тогда туплю по этому поводу?

Когда я взобрался на насыпь возле нее, меня ждал новый сюрприз – по другую сторону насыпи простиралась на пару километров ровная заснеженная поверхность, более всего напоминающая замерзшее озеро. При этом сама насыпь была неровная и почва под снегом была какая-то твердая, словно бы оплавленная.

Я лихорадочно соображал – здесь практически до самого Вурстдорфа должен был тянуться лесок, но его-то как раз и не было. За леском, судя по нашим картам, должна была быть небольшая речушка, приток Просны. Более того, отсюда должен был быть виден уже и сам Вурстдорф, но на горизонте были видны только какие-то невнятные руины. А может, и не руины – здесь мне не помог даже бинокль…