Окрашенное портвейном (сборник)

ПБОЮЛ Матвеев тип был преотвратительнейший. Даже высокий рост не скрадывал огромного до неприличия живота, а складки жира, как волны, набегали по всему телу. Непропорционально маленькая голова, как будто между плеч воткнули горошину. Вечно бегающие, отечные глаза. И возраста он был неопределенного: то ли тридцать, то ли шестьдесят лет. А еще был Матвеев патологически жаден. Его жадность не была лишена жертвенности. В этой своей жертвенности он по – своему был справедлив.

Когда, не выдержав такой жизни (Матвеев вел строгий учет того, во сколько обходится содержание каждого члена семьи. И если кто-то выходил за те денежные рамки, которые он установил, то долго и нудно пенял на это. Чаще всех доставалось жене даже не за то, что истратила деньги, а только за то, что пыталась попросить деньги), от него ушла жена, он по справедливости разделил детей. Старшая дочь, которую недолюбливал, ушла с матерью, а сын, внешне очень похожий на Матвеева, остался с ним. Матвеев и уход жены пережил достаточно легко, хотя по первости переживал: в доме все есть, а она ушла. Но, прикинув экономическую выгоду от ухода жены, забыл обо всех переживаниях. На ее уходе он дополнительно экономил около шести тысяч в месяц, а в год семьдесят две или почти две с половиной тысячи долларов. Этим нехитрым арифметическим подсчетам он радовался, как ребенок. И сожалел лишь о том, что вообще женился.

Он был справедлив и в еде. Из своего магазина приносил просроченные товары, которые, по его мнению, ничуть не худшего качества. И питался этими продуктами наравне с матерью и сыном.

И с людьми был справедлив. Несмотря на жадность, изредка, обязательно под процент давал в долг. Долги получал в срок, поэтому ничего лишнего с должников не требовал. Но и на старуху бывает проруха. Он постоянно ссуживал деньгами и Грибова. Тот всегда возвращал долги, да и магазин находился по соседству. А Грибов возьми да помри, не успев вернуть долг. Эти три тысячи рублей невозвращенного долга были занозой в сердце для Сироты. Он ходил и на похороны, и на девять дней заходил с одной единственной целью: как и когда он сможет вернуть свои три тысячи, прикидывал и так, и этак, как бы поделикатнее подкатиться к вдове, чтобы вытребовать свои кровные три тысячи. Умом он понимал, что сделать это почтим нереально, но сердце отказывалось смириться с потерей. Сорок дней у Матвеева сердце саднило кровью, сорок дней он считал, какие проценты могли бы накрутиться на три тысячи за это время. Подождав, после сорока дней еще два дня, он решился сходить к Грибовой, узнать на счет долга. Матвеев уже окончательно для себя определился: не будет денег, возьмет что-нибудь из вещей. Главное, чтобы все по справедливости было. Ему чужого не надо.

Несмотря на промозглую и ветреную февральскую погоду, Матвеев отправился к Грибовой пешком. «Идти-то всего ничего, три километра, поэтому нечего зря жечь бензин», – справедливо посчитал он.

Дверь открыла Грибова.

– Привет, Наташ. Вот пришел навестить, – поздоровался Матвеев. – В дом-то пустишь?

– Проходи, раз пришел. Чего на пороге стоять, – Грибова пропустила Матвеева в квартиру. – Раздевайся, обувь можешь не снимать.

Матвеев снял куртку и прошел в комнату. В комнате на диване сидел Бубнов. От удивления и неожиданности Матвеев пзднул, громко, но не вонюче. Это у него еще с детства. От удивления или испуга.

– Здоров, Виктор, – Матвеев протянул руку.

– Привет, – ответил Бубнов. Чувствовалось, что он смущен этим визитом и откровенно не рад Матвееву.

– Я чего пришел, Наташ, – обратился Матввеев уже к Грибовой. – Как на счет долга твоего мужа? Должен же он мне остался. Знаешь, ведь?

– Знаю.

– Вот я и зашел узнать, когда отдать сможешь?

– Сколько он был тебе должен?

– Три штуки, и три стольника сверху за услугу. Все справедливости. Дни после его смерти я уже не считаю, хотя какой-нибудь хмырь может, и насчитал. Ты же знаешь, я не такой. Ведь, если посчитать по сегодняшний день, то уже тыщ двенадцать накапало, – последнюю Матвеев произнес с большим сожалением. Как не верти, а девять тысяч он потерял.

– Хоть и сирота, а какой добрый. Ладно, сейчас принесу деньги. Сколько, ты говоришь?

– Три тысячи триста.

Грибова вышла в другую комнату. Бубнов казалось безучастно наблюдал за разговором.

– А ты чего тут делаешь? – спросил Матвеев, у которого сразу же резко поднялось настроение оттого, что так все просто и легко разрешилось. – Тоже за должком или так просто чайку попить?

– Так просто. Алексей мне ничего не был должен, я уже тебе говорил об этом, – Бубнов явно был смущен. – Да и что тебе-то за дело?