Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке

Коньяк-зверя встретить не удалось. «По-видимому, медведи в этом году, предчувствуя необычайно холодное лето, откочевали в равнины… Здесь могло быть два варианта: либо он существует в природе, но я просто неудачно выбрал район поисков в этот год, либо же его нет. Мог быть и третий вариант – я приехал на правильное место, но не смог его увидеть. Возможно, просто не успел», – писал Куваев (позже сообщения о гигантских медведях нет-нет да и поступали с Чукотки). В 1969-м Моуэт скажет ему в Москве: «Я рад, что ты не нашёл большого медведя… Обидно бывает, когда разыщешь мечту». Куваев возразил: «Мечту нельзя исчерпать».

Настоящая цель путешествия, конечно, была другой – прийти в себя, перезагрузиться, переосмыслить жизнь… Курбатов считает: Эльгыгытгын стал для Олега «полновесной отрезвляющей оплеухой». Пробыв на озере около месяца, Куваев на глазах ожил (это озеро и балаевская рыбалка узнаются в повести «К вам и сразу обратно» и в финале «Правил бегства»).

В 1970 году примерно с той же целью Куваев в одиночку на лодке-«ветке» сплавился по Омолону – прошёл около 700 километров. Он опишет то лето в документальной повести «Дом для бродяг». Объяснит, что в период душевного и физического разлада решил: «Ты, Олег, уже – всё». Собрав «последний кисель», отправился на Омолон – и заключил после сплава: «Ты, Олег, ещё ничего». А слова «здорово, чукча!» некоего встреченного им мужика на лодке воспринял как лучший комплимент.

В 1971-м Куваев снова сплавится по Олою и Омолону, на этот раз с Игорем Шабариным. Вероятно, именно тогда его встретил Владимир Етылин (р. 1944), депутат Верховного Совета СССР, депутат Госдумы III созыва (занял место Романа Абрамовича, избранного губернатором Чукотки), глава организации «Возрождение Чукотки», до недавнего времени – советник губернатора Чукотского автономного округа: «Куваева я встретил в Омолоне, в моём родном селе, где я после армии работал на электростанции. Был абсолютно, как говорят, неформальный человек. Они собирались сплавляться по Омолону, у них была компания. Мы их забрасывали вертолётом Ми-4 на Олой. Есть известное фото, оно было в „Роман-газете“, где Куваев сидит на берегу реки, – это как раз омолонский снимок того года. Был он немножко подшофе, курил трубку. Ничем особо не запомнился – парень и парень. Прочитал я его уже позже, когда в Певеке жил…»

Вскоре после смерти Куваева Альберт Мифтахутдинов вместе с корреспондентом «Советской Чукотки» Владимиром Христофоровым и геодезистом Сергеем Бурасовским повторил путь по Омолону, описанный в «Доме для бродяг», и написал об этом повесть «Отражение в Реке. Отчёт об одной экспедиции». В 1984-м, к пятидесятилетию Олега, Мифтахутдинов совершит поход на Эльгыгытгын и напишет повесть «Озеро нетающего льда».

«Всю жизнь о чукотской кочке писать не будешь», – говорил Куваев. В 1970-м писал: «В Москве заботливые и доброжелательные редакторы несколько лет назад настойчиво советовали мне расширить, что ли, географический горизонт моих рассказов. Я послушался: появились у меня Памир, Азовское море, Белоруссия…» Действительно, его произведения конца 1960-х и начала 1970-х – не только о Севере. Полесский рассказ «Два выстрела в сентябре», кавказские и памирские «Устремляясь в гибельные выси» (названием стала чуть изменённая строчка из булгаковского «Бега»), «Эй, Бако!», «Утренние старики», «Телесная периферия», карельский «Кто-то должен курлыкать»… – он словно отмечал флажками пределы империи. Осенью 1974 года Куваев попал в Сванетию и сразу в неё влюбился: «Хорошая страна, и народ прекрасный… Крестьяне, люди простые, трудяги. Зимой, видимо, поеду снимать кино, а до этого попробую дать статью – сваны просили, сам вижу, есть у них действительные нужды… Вижу я крестьян, очень похожих на моих вятских, и вижу их нужду».

Эта континентальная растянутость души его беспокоила: «Мелькаешь как мотылёк из местности в местность, и почему не случится так, чтобы душа прикипела по-настоящему: к заросшим арчой склонам и ледникам Тянь-Шаня, или к невероятной расцветки водам Аральского моря, или к той же Чукотке, где прожил не год и не два, а гораздо больше. А может… само понятие родной местности стало для моего поколения гораздо шире, чем для поколения наших отцов?»

Это нам кажется, что Куваев везде успел. Сам он знал: сбылась лишь малая часть его географических мечтаний.