Ольга. Запретный дневник.

напрасно прожитых мной лет,

ненужно пройденных путей,

впустую слышанных вестей.

Нет невоспринятых миров,

нет мнимо розданных даров,

любви напрасной тоже нет,

любви обманутой, больной, —

ее нетленно-чистый свет

всегда во мне,

                          всегда со мной.

И никогда не поздно снова

начать всю жизнь,

                              начать весь путь,

и так, чтоб в прошлом бы — ни слова,

ни стона бы не зачеркнуть.

1952, 1960

ИЗ «ПИСЕМ С ДОРОГИ»

1

Темный вечер легчайшей метелью увит,

волго-донская степь беспощадно бела…

Вот когда я хочу говорить о любви,

о бесстрашной, сжигающей душу дотла.

Я ее, как сейчас, никогда не звала.

Отыщи меня в этой февральской степи,

в дебрях взрытой земли, между свай эстакады.

Если трудно со мной — ничего, потерпи.

Я сама-то себе временами не рада.

Что мне делать, скажи, если сердце мое

обвивает, глубоко впиваясь, колючка,

и дозорная вышка над нею встает,

и о штык часового терзаются низкие тучи?

Так упрямо смотрю я в заветную даль,

так хочу разглядеть я далекое, милое

                                                                       солнце…

Кровь и соль на глазах!

Я смотрю на него сквозь большую печаль,

сквозь колючую мглу,

                              сквозь судьбу волгодонца…

Я хочу, чтоб хоть миг постоял ты со мной

у ночного костра — он огромный,

                                                             трескучий и жаркий,

где строители греются тесной гурьбой

и в огонь неподвижные смотрят овчарки.

Нет, не дома, не возле ручного огня,

только здесь я хочу говорить о любви.

Если помнишь меня, если понял меня,

если любишь меня — позови, позови!

Ожидаю тебя так, как моря в степи

ждет ему воздвигающий берега

в ночь, когда окаянная вьюга свистит,

и смерзаются губы, и душат снега;

в ночь, когда костенеет от стужи земля, —

ни костры, ни железо ее не берут.

Ненавидя ее, ни о чем не моля,

как любовь, беспощадным становится труд.

Здесь пройдет, озаряя пустыню, волна.

Это всё про любовь. Это только она.

1952

2

О, как я от сердца тебя отрывала!

Любовь свою — не было чище и лучше —

сперва волго-донским степям отдавала…

Клочок за клочком повисал на колючках.

Полынью, полынью горчайшею веет

над шлюзами, над раскаленной землею…

Нет запаха бедственнее и древнее,

и только любовь, как конвойный, со мною.

Нас жизнь разводила по разным дорогам.

Ты умный, ты добрый, я верю доныне.

Но ты этой жесткой земли не потрогал,

и ты не вдыхал этот запах полыни.

А я неустанно вбирала дыханьем

тот запах полынный, то горе людское,

и стало оно, безысходно простое,

глубинным и горьким моим достояньем…

Полынью, полынью бессмертною веет

от шлюзов бетонных до нашего дома…

Ну как же могу я, ну как же я смею,

вернувшись, «люблю» не сказать по-другому!

1952,1960

ИЗ ЦИКЛА «ВОЛГО-ДОН»

1

Я сердце свое никогда не щадила:

ни в песне, ни в горе, ни в дружбе,

                                                            ни в страсти…

Прости меня, милый. Что было — то было.

Мне горько.

И все-таки всё это — счастье.

И то, что я страстно, горюче тоскую,

и то, что, страшась неизбежной напасти,

на призрак, на малую тень негодую.

Мне страшно…

И все-таки всё это — счастье.

О, пусть эти слезы и это удушье,

пусть хлещут упреки, как ветки в ненастье.

Страшней — всепрощенье. Страшней —

                                                                равнодушье.

Любовь не прощает. И всё это — счастье.

Я знаю теперь, что она убивает,

не ждет состраданья, не делится властью.

Покуда прекрасна, покуда живая.

Покуда она не утеха, а — счастье.

1952

ТОТ ГОД

И я всю жизнь свою припоминала,

и все припоминала жизнь моя

в тот год, когда со дна морей, с каналов

вдруг возвращаться начали друзья.

Зачем скрывать — их возвращалось мало.

Семнадцать лет — всегда семнадцать лет.

Но те, кто возвращались, — шли сначала,

чтоб получить свой старый партбилет.

Я не прибавлю к этому ни звука,

ни стона даже: заново живем.

Ну что ж еще? Товарищ, дай мне руку!

Как хорошо, что мы опять вдвоем.

1955

"Здесь лежат ленинградцы…"

Здесь лежат ленинградцы.

Здесь горожане — мужчины, женщины, дети.

Рядом с ними солдаты-красноармейцы.

              Всею жизнью своею

               они защищали тебя, Ленинград,

               колыбель революции.

Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем,

так их много под вечной охраной гранита.

Но знай, внимающий этим камням:

никто не забыт, и ничто не забыто.

В город ломились враги, в броню и железо одеты,

но с армией вместе встали

рабочие, школьники, учителя, ополченцы.

И все, как один, сказали они:

«Скорее смерть испугается нас, чем мы смерти».

Не забыта голодная, лютая, темная

зима сорок первого — сорок второго,

                   ни свирепость обстрелов,

ни ужас бомбежек в сорок третьем.

Вся земля городская пробита.

Ни одной вашей жизни, товарищи, не позабыто.

Под непрерывным огнем с неба, с земли и с воды

подвиг свой ежедневный

вы свершали достойно и просто,

и вместе с отчизной своей

вы все одержали победу.

Так пусть же пред жизнью бессмертною вашей

на этом печально-торжественном поле

вечно склоняет знамена народ благодарный,

Родина-мать и город-герой Ленинград.

1956

БАБЬЕ ЛЕТО

Есть время природы особого света,

неяркого солнца, нежнейшего зноя.

Оно называется

                                бабье лето

и в прелести спорит с самою весною.

Уже на лицо осторожно садится

летучая, легкая паутина…

Как звонко поют запоздалые птицы!

Как пышно и грозно пылают куртины!

Давно отгремели могучие ливни,

всё отдано тихой и темною нивой…

Всё чаще от взгляда бываю счастливой,