Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Страсть, в полном и трагическом смысле этого слова, – вот что завершило формирование поэта, и то, что он тогда создал, было бесконечно выше не только «Од и баллад», но и «Осенних листьев». Сборник «Песни сумерек», выпущенный Рандюэлем в конце октября, состоял из настоящих шедевров. Название его говорит о смягченном свете. И действительно, после фейерверка «Восточных мотивов» – перед нами поистине прекрасное сочетание простоты тона и чеканной формы. Самые обычные обороты подняты до уровня эпической поэзии. Как прекрасны стихи «Наполеон II» и полное почти сыновнего чувства, взволнованное обращение к тени Наполеона I:

Спи! Мы найдем тебя в твоем гнезде орлином!Ты стал нам божеством, не ставши господином.О жребии твоем еще в слезах наш круг.Твое трехцветное для нас хоругвью стало.Веревка, что тебя срывала с пьедестала,      Не замарает наших рук!

О, справим по тебе мы неплохую тризну!А если предстоит сражаться за отчизну,У гроба твоего пройдем мы чередой!Европой, Индией, Египтом обладал,Мы повелим – пускай поэзия младая      Споет о вольности младой![92]

Стихотворение, посвященное Луи Б… (Буланже), «Колокол», должно было, по мнению автора, оправдать его политическую позицию. Виктор Гюго воспевал императора, после того как воспевал короля. Отчего бы и нет! Колокол на сторожевой башне – «эхо небес на земле», на колокольной бронзе вырезаны гербы всех режимов. «Он в центре всего, как звучное эхо», он возвещает о горе и радостях всех людей. Так и поэт создает песни о всякой славе и всех скорбях своей отчизны. Прохожий властною рукою может заставить колокол звонить не только во славу Бога.

Виноват ли поэт, или колокол, в том,Что порой ураган в нетерпенье святомНалетит, подтолкнет и потребует: «Пой!»И тогда, нарушая, взрывая покой,Из бурлящей груди, как из царства теней,Сквозь пласты запыленных, обугленных дней,Сквозь обломки, и пепел, и горечь, и слизь

Пробивается слово и тянется ввысь!..[93]

Но главным образом Гюго воспевал в «Песнях сумерек» свой духовный и плотский брак с Жюльеттой Друэ. Ей более или менее явно посвящено двенадцать стихотворений[94]. Любители скандалов прочли этот сборник скорее как строгие судьи, а не как друзья и, к своему удивлению, обнаружили в нем также стихи, посвященные жене и детям. Стихотворение «Date Lilia» («Дайте лилий») воздавало хвалу добродетелям Адели Гюго, – то была попытка опровергнуть ходившие тогда слухи о разладе в семье поэта, признательность за прошлое и знак дружбы в настоящем:

Смотрите, женщина с детьми выходит в сад.Высокий чистый лоб, глубокий теплый взгляд…О, кто б вы ни были, – ее благословите!Меня связуют с ней невидимые нити —Пыл, честолюбие, надежды юных дней!

До гробовой доски я предан буду ей[95].

Это стихотворение, завершавшее книгу, как будто освящавшее ее, привело Сент-Бёва в раздражение, которого он не мог сдержать. Его статья о «Песнях сумерек», сплошь несправедливая, заканчивалась нападками на это домашнее стихотворение: «Можно подумать, что в заключение автор решил разбросать белые лилии перед нашими глазами. Сожалеем, что автор счел этот прием необходимым. Цельность книги от этого пострадала, ее название – „Песни сумерек“ – не требовало двойственности. То же отсутствие литературного такта (среди такого блеска и силы)… внушило ему мысль ввести в композицию тома два дисгармонирующих цвета, воскурять в нем два фимиама, уничтожающие друг друга. Он не предвидел, какое впечатление это произведет, а ведь все полагают, что предмет уважения лучше всего было бы почтить и прославить полным умолчанием…»

Адель огорчили эти нескромные комментарии. Хоть ее и обижало, что Жюльетте посвящено столько гимнов, ее все же трогали стихи, относящиеся к жене:

Пускай Господь тебя хранит!Ты – целомудрия оплот.Не вырос тот запретный плод,Который Еву соблазнит…[96]