Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

«Не вырос тот запретный плод, который Еву соблазнит…» Муж отводил тут ей роль, которая не была ей неприятна. Новая любовь Виктора Гюго толкала законную жену на сближение с ним, но дружеское, а не чувственное. Она никогда не была пылкой возлюбленной и охотно соглашалась быть теперь только почетной подругой поэта.

Адель – Виктору Гюго

Не лишай себя ничего. Что касается меня, то мне утехи не нужны, я хочу только спокойствия. Я чувствую себя старой… У меня лишь одно желание: чтобы те, кого я люблю, были счастливы; для меня счастье в моей собственной жизни уже прошло; я жду его в удовлетворенности других. Несмотря ни на что, в этом много приятного. И ты совершенно прав, когда говоришь, что у меня «снисходительная улыбка»… Бог мой! Да делай ты что хочешь, лишь бы тебе было хорошо, – тогда и мне будет хорошо. Не думай, что это равнодушие, – нет, это преданность тебе и отрешение от жизни… Я никогда не злоупотреблю правами на тебя, которые дает мне брак. Мне думается, что ты так же свободен, как холостой человек, ведь ты, бедный друг мой, женился в двадцать лет! Я не хочу, чтобы ты связал свою жизнь с такой ничтожной женщиной, как я. По крайней мере, то, что ты даешь мне, будет дано тобою открыто и вполне свободно…

После выхода «Песен сумерек» она постепенно отстранила Сент-Бёва от своей жизни. Она ставила ему в вину не только неприличную статью, но и то, что он повсюду говорил о безнравственности «Песен сумерек». Гюго хотел было вызвать на дуэль своего прежнего друга. Но тут вмешался книгоиздатель Рандюэль. «Да разве возможна дуэль между вами, двумя поэтами?» – возмутился он. Сент-Бёв писал Виктору Пави: «Мы, к сожалению, поссорились – серьезно и уже надолго; по крайней мере, я не вижу возможности примирения. Нас разделяют теперь статьи, – статьи, которые нельзя ни уничтожить, ни исправить…»

Поразительная вещь, Жюльетта, так великолепно прославленная поэтом, проявила больше ревности, чем Адель, видя, что критики приписывают последнему в сборнике стихотворению – «Date Lilia» – смысл «возвращения к семье».

Жюльетта – Виктору Гюго, 2 декабря 1835 года: «Не одна я замечаю, что за последний год ты очень переменился и в привычках и в чувствах. Вероятно, я единственная, для кого это – смертельное горе, но что за важность, раз тебе у домашнего очага весело, а семья твоя счастлива…» Особенно же она сетовала на то, что стала менее желанна для него: «Уверяю вас, шутки в сторону, мой дорогой, мой миленький Тото, мы с вами ведем себя самым нелепым образом. Пора покончить скандальную историю, когда двое влюбленных живут в строжайшем целомудрии…» Ей нужен был Виктор любящий, а не Виктор преданный.

«Никогда я не намеревалась жить с тобою иначе, чем любимая тобою любовница, и не хочу быть женщиной, зависящей от былой любви. Я не прошу и не хочу отставки с пенсией…» Она угадывала с прозорливостью любящей женщины, что, достигнув высочайшего мастерства в искусстве, он уже мечтает о триумфах на другом поприще, хочет быть государственным деятелем, социальным реформатором, пророком. Когда она это говорила ему, он протестовал:

Друг! Когда твердят про славу,Рассмеяться я готов:Верят ей, но лжет лукавоОбольстительницы зов!

Зависть факел свой багряныйРаздувает и чадитВ очи славе – истукану,Что у входа в склеп сидит…Пой, буди огонь томленья!Смейся! Смех твой – тихий свет.

Что нам бури и волненья,Суета людских сует?[97]

Но она была права, думая, что ни толпа, ни гул ее для него не безразличны и что, познав полное счастье любви и славы, он на некоторое время пожертвует ими ради честолюбия.

Часть шестая

Осуществленные желания