Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Потерпевший поражение, но не смирившийся кандидат вернулся к будничным делам. Он все сильнее привязывался к детям. Прелестная Дидина, рассудительная, умная и сдержанная девочка, по-прежнему оставалась любимицей Гюго и становилась понемногу его наперсницей. Преждевременно повзрослевшая из-за разлада в семье, Леопольдина отличалась недетской серьезностью; мать рисовала очаровательные карандашные портреты дочери, обнаруживая в них истинный талант. Денежные дела четы Гюго шли как нельзя лучше благодаря переизданию книг поэта и возобновлению постановок его пьес. Ежегодно они вкладывали изрядную сумму денег в государственную ренту. И тем не менее Гюго требовал от своей жены строгого отчета во всех расходах. Он давал ей тетради, разграфленные с помощью линейки на столбцы, озаглавленные: «Стол», «Содержание» (Адель),

«Содержание» (дети), «Воспитание», «Галантерея», «Разные расходы», «Жалованье прислуге», «Дорожные расходы», «Ссуды».

В них должны были заноситься малейшие траты, даже такие, как 0 франков 12 сантимов на омнибус или 2 франка на прическу у парикмахера Эмери, улица Сент-Антуан, 31. Заглянув в тетради, можно было узнать, например, что в 1839 году госпожа Гюго восемнадцать раз причесывалась у парикмахера. С возрастом Адель не стала более рачительной хозяйкой. Несмотря на внешнее великолепие, дом на Королевской площади содержался кое-как. Виктор Гюго работал «в каморке, где было холодно, как в леднике», его матрасы были набиты шляпками от гвоздей, к его белью не пришивали пуговиц, а платье его не штопалось. Таково, во всяком случае, заключение Жюльетты Друэ, свидетеля пристрастного.

Адель изредка еще писала Сент-Бёву, но, по его мнению, эта «любовь» стала для нее просто грезой о минувшем, и он не ошибался. «Она чувствовала, что стареет, здоровье ее внушало ей опасения, и как знать, не почла ли эта благочестивая женщина своим долгом порвать любовную связь, которую она уже не могла оправдывать непреоборимым влечением?» Раздосадованный неудачей, Сент-Бёв написал тогда в своих тетрадях немало жестоких слов о Викторе Гюго: «Гюго-драматург – это Калибан, возомнивший себя Шекспиром… Гюго упрекает меня в том, что я занимаюсь слишком незначительными сюжетами. Не хочет ли он дать понять, что я не занимаюсь более им самим?.. Гюго – софизм в пышном убранстве». Не пощадил он и Адель: «В ранней юности легко мирятся с отсутствием в женщине ума, когда есть красота, за которую ее любят, как и с отсутствием трезвого рассудка, когда есть талант, за который человека обожают (я подметил это в супругах Гюго, как в нем, так и в ней)…» Такая проницательность, подобно острому клинку, ранит того, кто ее проявил, и Сент-Бёв страдал.

Все лето 1836 года, с мая по октябрь, госпожа Гюго провела с детьми уже не в Роше, а в Фурке (в лесу Марли), подле стареющего Фуше. В августе их навестил Фонтане, он с восторгом вспоминал проведенный там день: «Давно уж не было столь веселого обеда. Виктор без сюртука, сиречь в женином пеньюаре, был неподражаем в своем радостном одушевлении… Груды жареного мяса. Визит священника. Господин Фуше и его война с гусеницами…» Приезд отца был для детей настоящим праздником. Когда он покидал их, отправляясь путешествовать с Жюльеттой, Дидина писала ему: «Мне жаль тебя, бедный папочка, как подумаю о том, сколько лье ты исхаживаешь пешком, а после таких утомительных походов тебе приходится довольствоваться скверным ужином. Впрочем, я не очень огорчаюсь, так как надеюсь, что из-за этого тебе захочится (!) поскорее возвратиться в наш милый Фурке. А мы тебя тут ждем и любем

(!) всем сердцем…» Когда он возвращался в свой дом на Королевской площади, к нему приезжала жена, а дети оставались в Фурке. Леопольдина писала матери: «Мы встаем около восьми. Идем в церковь, завтракаем. Я разучиваю фортепьянные пьесы, Деде играет… Ежедневно приходит кюре, спрашивает у меня урок по катехизису, ужинает у нас, проводит с нами вечер… Спроси у папочки, не купит ли он мне романс под названием „Монастырские прачки“. Премилая вещитца (!). Ежели нет, купи сама. Так или иначе, а ему придется раскошеливаться…»

Леопольдина готовилась к первому причастию под руководством аббата Русселя, приходского священника в Фурке, и своего деда, сочинявшего для нее духовные гимны. Мы располагаем «Тетрадью уединения» Дидины – девяносто две страницы «Разбора подготовительных наставлений к моему первому причастию».