Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Смерть дочери нанесла страшный удар Виктору Гюго, он не мог прийти в себя. В декабре Бальзак, всецело занятый выставлением своей кандидатуры в члены Академии, посетил Гюго и, возвратившись домой, написал госпоже Ганской: «Ах, мой дорогой друг, Виктор Гюго постарел на целых десять лет! Говорят, он воспринял смерть своей дочери как наказание за то, что прижил с Жюльеттой четверых детей. Кстати сказать, он всецело поддерживает меня и обещал отдать свой голос за мое избрание. Он ненавидит Сент-Бёва и Виньи. Вот, дорогая моя, поучительный урок для нас, эти браки по любви в восемнадцать лет. Тут Виктор Гюго и его жена – наглядный пример…» Как видно, пересуды не щадят даже тяжкую людскую скорбь.

Жюльетта умоляла Гюго хоть немного рассеяться, отвлечься от своего горя. Он еще не способен был работать и попросил ее привести в порядок его записки о последних днях путешествия в Пиренеях, для того чтобы завершить работу над книгой, которая была начата со светлых воспоминаний и закончена в час нежданного несчастья. Часто он ездил в Вилькье на могилу дочери, где были посажены кусты роз, бродил по берегу, искал «страшное место», весь во власти мучительного отчаянья… «Воспоминания! Ужасен вид холмов!» В течение ряда лет он писал в день 4 сентября изумительные в своей трагической простоте стихи.

1844:

Ей десять минуло, мне – тридцать;Я заменял ей мир в те дни.Как свежий запах трав струится,Там, под деревьями в тени!..

О ангел мой чистосердечный!Ты весела была в тот день…И это все прошло навечно,Как ветер, как ночная тень![118]

1846:

Весна! Заря! О, память, в тонкомЛуче печали и тепла!– Когда она была ребенком,

Сестричка ж крошкою была… —На том холме, что с МонлиньономСоединил Сен-Лё собой,Террасу знаете ль с наклономМеж стен – небесной и лесной?Мы жили там. – Побудь с мечтами,О сердце, в милом нам былом! —

Я слышал, как она утрамиИграла тихо под окном[119].

1847:

Едва займется день, я с утренней зареюК тебе направлю путь. Ты, знаю, ждешь меня…Пойду через холмы, пойду лесной тропою,В разлуке горестной мне не прожить и дня…Ни разу не взгляну на запад золотистый,

На паруса вдали, на пенистый прибой…И наконец дойду. И ветви остролиста,И вереск положу на холм могильный твой[120].

К его глубокой скорби постоянно примешивались угрызения совести из-за того, что в трагический момент он находился вдалеке от своей семьи, путешествуя с любовницей. Фавн осуждал себя – у него была беспокойная душа.

VI

Фривольности и фрески

Сегодня в сумерки проводите меня в парк Королевы.

Виктор Гюго. Вся лира, VI

Чувственность – это состояние неистовости. Естественно, что человек в крайнем смятении души ищет забвения в сильных и разнообразных ощущениях. Виктор Гюго в 1843 году, погруженный в глубокую печаль, должен был дать волю своим страстям. Жюльетта? Нет, Жюльетта его уже больше не удовлетворяла. В течение десяти лет, которые бедняжка провела в затворничестве, красота ее поблекла. После тридцати лет ее волосы поседели, она лишь сохранила чудные глаза, облик тонкий и благородный, но уже не являлась «воплощением неописуемой прелести», уже не была той блистательной красавицей в кружевах и бриллиантах, какой он знал Жюльетту в те времена, когда она играла принцессу Негрони. Порою ему было скучно с ней. Она была умна, очень остроумна, и все же ему не о чем было с ней говорить. Она ни с кем не встречалась, ничего не видела, лишь один месяц в году, во время их совместного путешествия, этот образ жизни нарушался. Ее бесчисленные письма представляли собою длинные причитания, смесь восхвалений и жалоб. «Словно некий отшельник, взобравшись на каменный столп и обратив взор к небу, без конца бормотал один и тот же псалом, – говорит Луи Гембо. – Люди восторгались тем, что он безостановочно выражет свое обожание, однако он казался им несколько ограниченным существом, и им было непонятно, как это Богу не наскучит такое монотонное молитвословие…» Да и читал ли теперь Гюго ее письма? Иногда Жюльетта сомневалась в этом: