Он приходит по пятницам

На этот раз, однако, Миша в обсуждение не встревал – решил, что теперь ему надо помалкивать, чтобы ненароком не ляпнуть что-нибудь лишнее. Благо, срочная работа давала ему хороший повод держаться в стороне от обычной трепотни, оживлявшейся всякий раз, когда кто-то из знакомых заглядывал в их комнату. Но слушать, что обсуждали его коллеги, он, разумеется, слушал. В течение дня до их третьего этажа мало-помалу доходили подробности события, взволновавшего замкнутый ниикиэмсовский мирок. Как и следовало ожидать, главными источниками информации были работники со второго – административного – этажа, а уже оттуда слухи и комментарии растекались по всему институту. Стало известно, что Хачатрян почувствовал себя плохо еще днем во вторник, на работе. По-видимому, у него развился гипертонический криз и он, поставив в известность кого-то из своих подчиненных и секретаршу директора, уехал домой. Выглядел замдиректора при этом не лучшим образом – красное лицо, какой-то встрепанный вид, сам на себя не похож – но от предложения вызвать «Скорую помощь» решительно отказался: дескать, и так отлежится. Чувствовал он себя, вероятно, совсем скверно, потому что не стал дожидаться, когда его «Волга» вернется из банка, и уехал на единственном имевшемся в наличии «уазике», что явно нарушало неписанные институтские обычаи. До дома он добрался самостоятельно, но там – это уже по рассказам жены – пришлось всё же вызвать «скорую». Давление – а оно, действительно, было очень высоким – ему сбили, посоветовали вызвать назавтра врача и несколько дней посидеть на больничном – от направления в больницу Василий Суренович решительно отказался. Казалось, на этот раз всё обошлось, и не исключено, что на следующий день пациент появился бы в своем кабинете, как всегда подтянутый, деловой и не дающий никаких поводов для сочувствия – никогда он не жаловался на здоровье (не его это был стиль), и до этого случая никто в институте даже не предполагал, что их строгий начальник уже много лет страдает далеко зашедшей гипертонической болезнью. Однако в этот – памятный для Миши – вторник дело пошло по-другому: поздно вечером – уже почти в полночь – больному внезапно стало совсем худо, и в больницу он был доставлен в бессознательном состоянии.

Слушал все эти «сводки с места событий» Миша не без любопытства, но не слишком, надо сказать, это всё его задевало, да и мысли его – как мы знаем – были заняты совершенно другой проблемой. Скорее всего, я бы никогда и не узнал об этом печальном, но не связанном прямо с нашей историей инциденте – зачем бы Миша стал мне об этом рассказывать? – да и узнав об инсульте замдиректора, я, наверное, не стал бы вставлять в роман все эти не имеющие отношения к делу подробности институтской жизни. И был бы прав, сэкономив страничку-другую и так чрезмерно разрастающегося вопреки моим планам текста. …Если бы не один аспект «истории болезни Хачатряна В.С., поступившего с диагнозом…» (жив ли он еще, и что с ним в дальнейшем стало – Миша и сам не знал).

Где-то ближе к вечеру – Миша уже заканчивал свои дела и собирался по-быстрому смотаться – очередные дошедшие снизу известия придали делу неожиданный оборот, так что внезапная болезнь зама по АХЧ стала связываться с произошедшим в институте убийством. Причем, что интересно, мысль о связи между этими совершенно разнородными событиями пришла в голову вовсе не Мише, а кому-то из стоявших на более ранней ступеньке распространения слуха. Во всяком случае, это предположение уже содержалось в рассказе знакомого из соседней лаборатории, зашедшего в их комнату, чтобы поделиться с приятелями интересными новостями. Мише это показалось настолько важным, что он, забыв про свое решение «молчать как рыба», принял некоторое участие в обсуждении свежего слуха и задал парочку уточняющих вопросов. Правда, никаких гипотез, объясняющих странную связь между болезнью Хачатряна и недавним убийством в институтском коридоре, Миша не предлагал, что было для него не совсем обычно – в других ситуациях он бы сходу выдвинул какое-нибудь оригинальное соображение и построил на нем целую теоретическую конструкцию. Но здесь он предпочел помалкивать и слушать, что выдумывают другие.

Суть эпизода, который так привлек Мишино внимание, стала известна со слов секретарши директора. Дама она была, как уже говорилось, с гонором и при других обстоятельствах вряд ли бы стала делиться увиденным и услышанным с другими сотрудниками института. И всё же в этом случае она не смогла промолчать – видимо, сама мысль о том, что она стала единственной обладательницей столь ценной информации о причинах, которые привели зама по АХЧ к печальному исходу, вынудила ее на время умерить свою гордыню и поделиться своими познаниями с рядовыми ниикиэмсовцами. Как бы то ни было, ее рассказ о небольшом, но знаменательном событии, предшествовавшим болезни замдиректора и – как предполагалось – вызвавшим у него скачок давления, вынырнул из бухгалтерии и распространился по всему институту.