Они не уйдут

Не очень-то он был близок отцу. Но почему-то теперь, когда его не стало, Коле вспоминалось только хорошее, что было у него с отцом. Вспомнилось, как однажды, было это на демонстрации 1 Мая, подошли к нему ребята с такими же, как у него самого, не отмытыми от мазута руками. Расспрашивали о том, где работает, у какого мастера учится. Сказали: «Вот что, деповской, ты самый что ни на есть пролетарий, наш. С нами тебе и быть». Его записали в союз молодежи.

Матери и отцу он ничего не сказал. Мать такими вещами совсем не интересовалась, а отца Коля побаивался. Не потому, что тот его бил или ругал. Но Коле как-то было не по себе, когда он чувствовал пристальный взгляд отца. Глухота отгородила его от людей и даже от своей семьи. И работу в депо ему давали самую грязную и тяжелую. Он промывал паровозные котлы, чистил топки, перетаскивал в железном коробе горячий шлак.

Однажды Коля увидел, как отец с обычной молчаливой бесцеремонностью вывернул карманы его пиджачка и достал серенький листок — временный билет члена союза молодежи. Он читал, шевеля губами, и вдруг лицо его, обычно напряженное, как у всех глухих, озарилось чуть приметной улыбкой. «Вступил? — глухо и резко спросил тогда отец. — Ага, ладно!» Он легонько притронулся к груди сына и осторожно, стараясь не измять, положил листок на старое место. А девчонки — Верка и Нинка, видя, что отец улыбается, тотчас же его оседлали: одна взобралась к нему на колени, а младшая — прямо с ногами на шею…

Ночами, устав за день, Коля все же долго не мог заснуть. Боль утраты понемногу сменялась бессильной злостью на тех, кто принес в их дом это горе: на пришлых людей в шинелях с погонами, которые саранчой сновали по станции и по поселку. До этого он их только боялся. Теперь глухо и люто ненавидел.

Мост

Бронепоезда все стояли на станции. Разные они были. Один настоящий, боевой. Он словно был откован из одного огромного куска стали: так ровно облегала броня все его вагоны и паровоз. А другой какой-то пестрый. Вагоны, хоть и бронированные, но разномастные, большие и маленькие. Одни с орудийными нишами, другие без них. На одном вагоне, без орудий, были прорезаны неширокие окна и белела надпись «Штабъ». На другом висела потемневшая икона. Около него часто можно было видеть маленького попика. Два вагона в хвосте вообще без брони — в них размещались столовая и баня для офицеров, которые по вечерам часто толпились там с вениками. К этому штабному поезду от станции протянулись провода — видно было, что он обосновался тут надолго.

Однажды Коле довелось увидеть бронепоезда вблизи. Крапивин послал Успенского на станцию — устранить какую-то неисправность на паровозе бронепоезда, и бригадир взял Колю с собой.

Часовой на путях строго окликнул их. Они остановились и долго ждали. Наконец, пришел начальник караула, прочитал записку и велел часовым пропустить. У штабного поезда их встретил машинист в замасленной солдатской форме.

— Машина парит! — коротко и строго сказал он. — Ехали — ничего впереди не видел. Сделать на совесть! А то…

Он помолчал, сплюнул в снег и лениво добавил:

— У нас это быстро — на распыл!

Коля пригляделся и понял, что механику от силы лет двадцать пять и что у него строевая военная выправка.

— Не извольте беспокоиться, сделаем все по чести, — смиренно, не отвечая на вызывающий тон механика, сказал Успенский.

Он достал широкий плоский ключ и несколькими уверенными движениями подтянул сальник цилиндра паровой машины.

— Ну, принимайте работу!

— Как, уже все? — удивился машинист. Он глубокомысленно попинал по машине ногой, затянутой в щеголеватый офицерский сапог.

— Тогда — марш! — приказал он. — Если что не так, из-под земли достану. Это у нас быстро…

У депо Успенский сказал:

— Тоже, механик. Сальник сам не подтянет. Видно, никто из настоящих машинистов к ним не идет, вот и учат своих прапоров управлять. Да разве пойдет к бандитам работать тот же Костя Ежов? Однако что же они стоят у нас? Неужели думают переправиться через Чусовую? Да нет, не должно быть…

Это нечаянно сделанное Успенским предположение оказалось, однако, верным. Белые начали строить переправу через застывшую Чусовую.

Приказы командовании, видно, не на шутку подгоняли их. Уже взята была Пермь. Но красные отступили за Каму и закрепились. Оборона их крепла, и нужны были немалые резервы, чтобы взломать ее. А в это время в Чусовой бездействовали бронепоезда, стояли тяжелые орудия, которые невозможно было переправить в Пермь иным путем, кроме железной дороги.

Балтийцы, взорвав мост на Чусовой, сильно расстроили планы белых. Значительная часть войск и боевых грузов двигалась тагильским направлением. Думали без помех прокатиться до самой Перми. Но вот в каких-то ста километрах от цели пришлось остановиться. Продвигаться обратно к Тагилу, к Екатеринбургу, чтобы затем через Кунгур идти к Перми — путь кружный, далекий. Осложнялся он и плохим состоянием железных дорог, и недостатком паровозов, и саботажем рабочих, и действиями диверсионных красных отрядов.