Операция «Яростный полдень»

Когда над полем сражения рассеялся дым, стало ясно, что никакой надежды больше нет. Полуторамиллионная группировка, до того составлявшая костяк вермахта, погибла безвозвратно, и только мелкие группы солдат и офицеров лесами и болотами выходили из захлопнувшегося окружения мелкими группами. Массовой (тотальной) народной армии у Третьего Рейха еще нет (и никогда не будет), а кадрового вермахта уже нет. Гарнизонные войска на территории Рейха и в оккупированных странах не в счет. Осознав это, Гитлер ощутил то же, что и человек, которого раздели догола на ураганном ветру с ледяным дождем.

– Мой добрый Рейнхард! – вскричал он, – неужели это все, и большевистские орды, приостановившиеся для перегруппировки сил и подтягивания резервов, вот-вот ворвутся в Германию? А у нас тут еще ничего не готово, формирование фольксармии еще в самом начале – при том, что союзники сами едва-едва удерживают свой фронт.

– Следующий удар, мой фюрер, большевики нанесут, скорее всего, на юге, – мрачно каркнул Гейдрих. – Там они отжали себе шикарные плацдармы по обоим берегам Дуная, и теперь готовятся рвануть оттуда в своем любимом стиле на Будапешт. А наши резервы, ранее переброшенные на помощь регенту Хорти, были развернуты обратно и уже сгорели в Варшавской мясорубке, расчетливо приготовленной марсианами как раз для того, чтобы перемолоть все, что мы бросим на спасение фельдмаршала Листа. Наша очередь настанет только после Венгрии, когда русское наступление выйдет на ближние подступы к Вене, не раньше. Генерал Гальдер считает, что оставшуюся под нашим контролем территорию генерал-губернаторства (Польши) необходимо считать предпольем и отдать большевикам по первому требованию, а части новой фольксармии необходимо размещать в укрепрайонах на довоенной немецкой границе. Там, даже не имея боевого опыта, они продержатся гораздо дольше, чем в чистом поле.

– Да-да, разумеется, мой добрый Рейнхард! – воскликнул Гитлер, неожиданно получивший надежду на очередную отсрочку приговора, – передай ему – пусть размещает. Но скажи мне, неужели ничего нельзя сделать, договориться, заключить перемирие, выиграть время, чтобы привести наши дела в порядок?

– Никто с нами разговаривать не будет, – с угрюмым видом произнес Гейдрих, – там, в двадцать первом веке, видали они наш Рейх в гробу, без рук, без ног и головы. Хоть там после нас прошло почти восемьдесят лет, но от национал-социалистической идеи вообще, и от нас всех в частности несет таким невыносимым говнищем, что прикасаться к нам возможно только раскаленным железом. Там считают, что нет плохих и хороших наций в смысле их наследственности. Есть плохие и хорошие люди, встречающиеся среди любых наций, и есть поведенческие модели, диктуемые воспитанием, а не той или иной наследственностью. Нам нужно было бороться не с евреями, а с моделью поведения, практикуемой их общиной, не убивать, а воспитывать и ассимилировать в своей массе. Мы причинили тамошним русским столько зла, что они готовы прийти сюда с оружием в руках, чтобы полностью очистить Германию и Европу от остатков, как они говорят, человеконенавистнической идеологии. Они сделали это один раз в своем прошлом, и готовы сделать еще и еще – только ради того, чтобы никто не делил людей на высшие и низшие расы. И в то же время среди тамошних русских сильно убеждение, что если бы не эти наши родовые пятна, русские и немцы могли бы стать спиной к спине, чтобы наконец дать достойный отпор наглым до невозможности англосаксам. Обратите внимание на то, что, очутившись в этом мире, русские из будущего не стали заключать никакого союза с Великобританией, а с американскими плутократами ограничились чисто деловыми отношениями. И это правильно. Зачем дружить с тем, с кем уже в ближайшем будущем придется воевать насмерть. Когда мы окажемся в аду, надо будет попросить подкинуть побольше дровишек под котел Розенбергу, ведь именно этот рижский недобольшевик, недоучка и тупица, пустил нашу идею по ложному пути, назвав русских унтерменшами.

– Рейнхард, мой мальчик! – удивленно воскликнул Гитлер, – ты как будто даже бравируешь тем ужасным концом, который ожидает нас всех.

– Мой фюрер, – вытянулся в струнку Гейдрих, – если смеясь смотреть в лицо вечности, то становится легче принять неизбежное. Когда уже нельзя ничего изменить и исправить совершенных ошибок, следует принять свой конец с твердостью и мужеством. Именно так вели себя наши предки-викинги, умиравшие смеясь, сжимая в руках оружие или весло драккара, и именно так, по моему разумению, должен поступать каждый истинный ариец.