Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея

История, которую я рассказал Пашу, неверна. Никаких трех сотрудников проекта не было. Был только один человек. Этот человек – я. Я находился в Лос-Аламосе. Других причастных в Лос-Аламосе не было. В Беркли тоже не было других причастных. <…> Я давал показания, что Шевалье не упоминал советское консульство, если мне не изменяет память. Можно допустить, что я слышал о связи Элтентона с консульством, но я могу лишь сказать, что вся подробная история и более мелкие детали, которые из меня постепенно вытянули в процессе беседы, – неправда. Мне нелегко это признать. Если вы потребуете более убедительного аргумента, почему я так поступил, помимо идиотизма, попытки объясниться вызовут лишь новые неприятности. Меня принудили к этому два или три соображения. Во-первых, я почувствовал, что должен четко заявить: если, как заметил Лансдейл, в радиационной лаборатории действительно существовали проблемы, то в этом мог быть замешан Элтентон, и это было серьезно. Приукрасил ли я историю, чтобы подчеркнуть ее серьезность, или попытался смягчить ее и не показывать, что слышал факты от Шевалье, я теперь не могу сказать. Рядом с нами никого не было, разговор длился недолго, по своей природе он был не совсем поверхностным, но я считаю, что в точности передал его тон и нежелание Шевалье связываться с этим делом.

Развивая мысль, Оппи писал:

Мне следовало рассказать ее [историю] сразу и абсолютно точно, но это вызвало у меня внутренний конфликт, и я невольно попытался дать наводку людям из разведки, не понимая, что, если ты даешь наводку, то необходимо рассказывать все до конца. Когда меня попросили уточнить детали, я встал на ложный путь. <…> Идея, что он [Шевалье] пошел бы говорить с другими сотрудниками проекта вместо обсуждения вопроса со мной, как это реально случилось, не имеет никакого смысла. Он был бы сомнительным и нелепым посредником в таком деле… никакого заговора не существовало. <…> Когда я назвал имя Шевалье генералу Гровсу, я, разумеется, сказал, что никаких трех человек не было, что все происходило в нашем доме, что это был я. То есть, когда я придумал эту пагубную историю, я сделал это в явном намерении не раскрывать личность посредника.

Вторым предметом обсуждения, которым Робб воспользовался для унижения Оппенгеймера, была любовная связь с Джин Тэтлок.

«С 1939 по 1944 год, как я понимаю, – начал Робб, – ваше знакомство с мисс Тэтлок было довольно легкомысленным, не так ли?»

Оппенгеймер: «Мы редко встречались. Думаю, что называть наше знакомство легкомысленным, не совсем верно. Мы все еще поддерживали тесную связь и испытывали глубокие чувства при встрече».

Робб: «Сколько раз, на ваш взгляд, вы виделись с ней с 1939 по 1944 год?»

Оппенгеймер: «За пять лет… Примерно десять раз?»

Робб: «Что служило поводом для встреч?»