Орбека. Дитя Старого Города

– Да, и поэтому в вас революцию привили, – сказал настойчиво Чапинский. – Да, да, впихивали в вас это послушание без меры, хотя бы против убеждения и разума, послушание слепое, безотчётное, а кто вас ему учил? Те, которым никто не верил, потому что к ним уважения не было, как к приближённым и пресмыкающихся перед властью прислужникам… значит, также правом антитезы, должны были достать из вашей души неверие и бунт.

– Но мы отошли от дела, профессор! – воскликнул Франек, преследуя медленно двигающегося к дому Чапинского.

– Совсем нет… Но это уже поздно, приятель, вижу, сегодня ты увязался вести со мной диспут.

– А! Нет, но слушать и учиться.

– Значит, ты к деятельным принадлежишь? – спросил профессор.

– А вы могли бы в моём возрасте быть пассивным? – воскликнул Франек. – Я хочу быть более деятельным.

– Расскажи мне, – быстро оборачиваясь, спросил любопытный старик, – потому что в целом до сих пор неглупо.

Они стояли как раз в воротах дома, в который до сих Франку был вход воспрещён, а в который так желал войти; он весь задрожал, видя, что продолжение разговора могло бы ввести его в рай.

Профессор, ожидая категорического ответа, и не очень желая тянуть молодого человека за собой в дом, задержался на пороге. Франек решил воспользоваться возможностью.

"Сейчас или никогда!" – сказал он про себя.

– А! Долгая история, – ответил он, смешавшись.

– Длинная? – спросил Чапинский, поглядывая на часы, потому что наступало время чая, а в отношении времени он был очень точен. – Длинная? Не можете её поведать в нескольких словах?

Франек, который как раз поведать ему ничего не мог, заколебался.

– Вы спешите? – спросил профессор.

– Мне? Ничуть.

– Ну, тогда, ну как же… ты мог бы ко мне войти на моментик.

– А! Очень охотно служу пану профессору.

Чапинский, который едва выговорил те слова, уже было пожалел о приглашении, обернулся и спросил ещё:

– Но, может, ты спешишь на какой-нибудь консилиум?

– Нет, пане профессор.

Стали в молчании подниматься по лестнице. У Франка билось сердце и кружилась голова; значит, наконец он должен был войти туда, в её дом, введённый её отцом. Да, это было реальностью… он не мог сомневаться, шёл по этим ступенькам, по которым она столько раз проходила, приближался, должен был увидеть дверь комнаты Анны, её жилище. Политика, вопрос Чапинского, цель приглашения, всё это вышло из головы, а срочно было всё-таки составить какой-то план для ответа, в котором Франек ничего выдать не мог, и старика не хотел оттолкнуть.

Положение становилось крайне досадным, но как обычно, когда достигается желанная цель, всякие сопровождающие её опасности исчезают, так и теперь. Франек не видел перед собой ничего, кроме Анны.

Анна как раз наливала в первой комнате чай и собиралась поставить чайничек на самовар, когда за молчащим отцом увидела бледное, как призрак, лицо Франка. Это явление было так для неё удивительно, так необъяснимо, так пугающе, что бедная девушка, смущённая, выпустила из рук чайничек и приветствовала отца брызгом кипятка.

Разгневанный Чапинский отступил, но при чужом человеке не подобало показывать раздражение, он пожал плечами; Анна, оправдываясь неловкостью, покраснела и выбежала.

Этот случай испортил старику настроение. Не очень интересовал его Франек, который стоял в стороне и ожидал вопроса, на который не знал, как ответить, однако, нужно было что-то ему сказать.

– Ну и женщины! – воскликнул он. – Героини! Неожиданно открытая дверь, все нервы в работе и, хоть бы был у неё на руках самый любимый ребёнок, то его на землю отпустит. Но уж они сейчас такие родятся. Ну, вот и Анна! Что же вы хотели мне сказать?

– Не знаю, по правде говоря, что пан профессор желал услышать от меня.

– Как это! Не знаешь? – обрушился почти гневно Чапинский, которому и разбитый чайник, и приход Франка испортили настроение. – Всё-таки я спрашивал тебя, кто это всё ведёт, и ты хотел мне объяснить!

– А! Да…

– Ты добавил, что это требует достаточно долгих выводов.

– Действительно, – ответил Франек, приходя постепенно в себя, потому что взгляд Анны, которая показалась на пороге второй комнаты, прибавил ему смелости, – дать отчёт о состоянии умов и ходе дела – нелёгкая вещь.

– Тем более я любопытен, если ты в действительности что-нибудь знаешь.

– Столько же, сколько другие; в этом особенно нет никаких тайн, – начал Франек. – Как раз самое удивительное в этом всём, может, то, что это делается открыто; что принадлежат к этому заговору все, кроме тех, которые сами своими чувствами из него исключили себя; что я, уличный парень, второклассники, ксендзы, женщины, незнакомые прохожие участвуют в заговоре белым днём… взглядами, шёпотами, улыбкой. И это делает наш заговор сильным, потому что в нём нет и не может быть предателей.

– Ох уж эти ваши утопии! – воскликнул Чапинский. – Всё же это людское дело и по-людски идти должны; мы не исключение из общих правил.