Орбека. Дитя Старого Города

Но храбрая девушка уже была одета, готова… Анна поглядела на портрет матери, висевший в её комнатке, точно из него хотела зачерпнуть отваги и силы, – и вышла молча.

В кухонке, опираясь о стену, плакала дрожащая Кася.

– Панинка, помоги!

– Слушай, – обратилась Анна к служанке, – скажи пану, когда проснётся, что я пошла в костёл, к больной приятельнице, солги, что хочешь, лишь бы он был спокоен; а ты, Кася, говори, знаешь ли где живёт кто-нибудь из приятелей паныча? Тут, где-нибудь поблизости.

– Из приятелей паныча? А, правда. Тут, во-первых, есть один из Благотворительности, их там живёт двое, что бывают у нас, рядом со Смоленским Отелем, он туда несколько раз меня посылал.

– Пойдём со мной.

Анна шла, но дрожала, ноги её ослабли; опёрлась о стену, набралась сил, отворили ворота и обе выбежали. Постепенно из-за тумана появлялось утро. Город спал во влажных пеленах молчания. Тишина, а посередине неё каждый шаг прохожее раздавался широко, могильно.

– Иди за мной, – сказала Анна служанке, – одна не пойду. Идём, и скорей, уже утро.

Нужно было пройти гауптвахту около Бернардинцев, в которой был слышен лязг оружия, стояли солдаты на часах, глумящиеся над вчерашней кровью и проклинающие поляков и Польшу. Анна медленно прошла, с учащённым сердцебиением, которое перескакивало ей в виски. Перед статуей Богородицы, которая была свидетелем стольких мучений и жестокостей, догорала одна лампада; везде во мраке сновали какие-то таинственные силуэты, которые показывались и исчезали, как привидения. Наконец две дрожащие женщины добрались до дома, Кася постучала в ворота и вошла, предшествуя Анне, на грязную, тёмную, ужасную лестницу.

Но девушка, рождённая в Варшаве, имела тот инстинкт, который имеют иные создания в лесу или горах; выросшая на этой брусчатке, воспитанная в этих тёмных углах, она предчувствовала каждое место, узнавала его, не видя. Такой ранний стук в дверь поднял в доме сильный шум, видимо, принёс какой-то переполох и страх, голос женщины едва наконец успокоил; отворили и Кася среди дыма из трубок увидела нескольких юношей, уже одетых, встревоженных, тихо разговаривающих.

Анна тут же за ней вошла, а при виде её молодёжь испытала чувство дивного уважения и какой-то тревоги, она действительно была героически красива и воодушевлена.

– Я вас не знаю, – сказала она им. – Мне сказали, что вы друзья Франка. Он со вчерашнего дня тяжело ранен, нужно спасти его. В Старом Городе каждую минуту может быть ревизия. Мы должны его оттуда вынести и положить в безопасном месте. Кто из вас за это примется и куда мы его вынесем?

– Сюда, к нам, – сказал первый, высокий молодой блондин, выступая вперёд. – Сюда, я иду с вами, и, если нужно, возьму его на руки и принесу. О! Я догадался, глядя, как он рвался к лошади жандарма, который давил женщину, что палаш, который упал сверху, должен был…

Тут он остановился, увидев, что от его слов Анна бледнела и начинала качаться.

– Он будет здесь в безопасности? – спросила она.

– Гм! Не очень, но куда же его в эти минуты перенести? Не слишком безопасно, но всё равно тут лучше, чем дома. Служу вам… пойдёмте!

– Но каждый по отдельности, – добросила Анна. – Они догадаются, может, увидев вместе столько людей.

– Но прошу, пани, – прервала Кася, – всё-таки мы его на руках не понесём, а я сомневаюсь, что он сам пойдёт, вчера лужа крови из него вылилась… а сколько её потерял, прежде чем дошёл до дома!

Касия замолчала, поглядев на Анну.

– Отнесём его мы, я и господин, – отозвалась Анна, смело направляясь к двери.

– Некоторые из нас пойдут, если нужно, – сказали другие.

– Это обратит внимание, невозможно, схватят всех, – прервала Анна.

– О, нельзя! – воскликнула Кася, которой хотелось плакать.

– Подожди, пани! – сказал другой парень живо. – Тут внизу есть честный владелец дрожки, я ему сейчас же прикажу запрягать и стоять с дрожкой на углу улицы Св. Яна. Франек с нашей помощью сможет туда доплестись, мы посадим его и довезём.

– Пойдём! Пойдём! – воскликнула нетерпеливо Анна. – День белеет в окнах, нам нечего терять. Скорей! Скорей!

– А! Пойдёмте, господа! Смилуйтесь, потому что, Боже упаси, чего, – прервала Кася. – И Ендреёву убьют, она, верно, не даст сына, хоть бы её разорвали, будет его защищать.

Анна вышла, ведя за собой старшего, Кася вела впереди, другой парень побежал к владельцу дрожки. На улице всё больше светало и заметней таскалась заспанная, ворчащая полиция и дико поглядывающие солдаты.

В глазах Анны при виде этих людей блестел всё более горячий пыл, родилось желание мести.

Дошли без препятствий до дверей, которые уже были прикрыты. Анна первая вбежала на верх; пыла, который её вёл и поддерживал, хватило вплоть до двери, там сделалось ей плохо, она остановилась, дрожащей рукой напрасно искала ручку. В первой комнате было ещё темно, блеск дня, попадающий через окно, едва её слабо освещал; Ендреёва отворила им сама, а, заметив Анну, бросилась, плача, ей на шею.

– О, пусть Бог наградит тебя! Пойдём! Как взглянет на тебя, сил у него, может, прибавится.