Орфей. Часть 1 (СИ)

- Хоть это и не оригинально, но от тебя... От тебя мне всё кажется чудесным. А что ты рам рассуждал о законах?

- Да так, философствовал. Мне сейчас надо уехать.

Вихрастая головка вздёрнулась, сложились обиженным бантиком детские губы.

- Не волнуйся, Зайчиха. Надо спасать Рекса. Плохо у него с сердцем, совсем плохо. Неожиданное волненье, даже радостное, а перед этим смерть сына, всё это подкосило его. Возможно, придётся клонировать...

- Кого?!

- Одно лишь сердце и затем провести пересадку. Это не так уж сложно. Кстати, пора переговорить с ним.

- О нас?

- Угу. И ты, и Данька пока что живёте на птичьих правах. Надо что-то делать.

Ева приникла лицом к его руке, прижалась, томно прикрывая чёрными ресницами свои светлые, с блудливой лукавинкой, глаза. Рот её приоткрылся, она уже гладила каким-то поэтичным движением плечи Ивана. Так колдовать умела только она. И Иван забылбы всё на свете, повернулся бы к ней, слился бы с таки желанным теплом её тела, но тревожная мысль не давала ему покоя. Он отстранил Евину ладонь со своей груди, приподнялся на локте, спросил:

- Ты не будешь тосковать или досадовать, если я начну уходить на работу? А ведь так будет, и часто, и подолгу. Многие жёны из-за этого считают, что чем-то обделены в жизни.

Ева тревожно округлила глаза и только помотала отрицательно головой.

- Знаешь, Синеглазка, я не буду ревновать, я даже буду рад, если у тебя тоже появится работа. Твоя. Любимая. По призванию. Иди снова сниматься в кино, петь на эстраде, играть в театре. Я буду гордиться тобой...

- К чему ты это? Не понимаю.

- Мы сейчас были так полны друг другом, что в наш мир не проникали зовы окружающей жизни. Лишь вчера вечером я посмотрел электронную почту. Там очень много предложений в твой адрес. От разных театров, кинокомпаний, отдельных режиссёров. Тебя джут практически на всех съёмочных площадках страны и за рубежом тоже к тебе интерес небывалый. Выбирай! Оно, конечно и понятно: после подобной шумихи в прессе, после показа в прямом эфире, как вы с Даней воскресли из мёртвых... Меня, кстати, грозятся лишить научной степени и сослать куда-то на рудники, чтобы спокойно присвоить мои труды, а ты... А ты вызываешь прямо-таки болезненный интерес во всех кругах общества. Тебя жаждут заполучить все. Как бы ты там ни играла, ни пела, тебе готовы рукоплескать просто за то, что ты есть, что ты живёшь и дышишь. Ева, пойми меня правильно: тебе нужна деятельность. И я не собираюсь, как какой-нибудь рабовладелец, лишать тебя полноты жизни.

К его удивлению, Ева не защебетала возбуждённо и радостно в ответ, не сделала волшебный свой взмах ресницами. Яркие, жгучие огоньки её глаз не засияли. Она медлила с ответом. Даже совсем уткнулась лицом в его бок, а рукой всё охватывала его тело, прижималась, будто искала защиты от какой-то тревоги извне.

Он терпеливо ждал, не понимая, что же с ней происходит. Наконец, она прошептала, неожиданно печально:

- Дурак ты, Ванька.

Он молчал. Решил дать ей выговориться.

- Не понимаешь ты меня. Тебе кажется, что я - восемнадцатилетний мотылёк, которого поманили взлётом карьеры - и он помчится в вихре сенсаций, в свете юпитеров и всеобщего внимания к новым творческим вершинам... И жизнь будет - под прицелом кинокамер, любопытных и влюблённых взглядов, оханья и аханья, во всеобщем восторге, и так далее, и тому подобное... А ты не понимаешь, тупица ты этакий, что тогда семьи не будет? И ещё одного ты в упор не понимаешь. Хотя мог бы осознавать: под маской 18-летней глупышки, которая хлопает намазанными ресничками и щебечет, скрывается та, прежняя Ева, которой шестьдесят. Та, старая женщина. Уж она-то знает всю грязную изнанку жизни, всё испытала (и восторг головокружительных взлётов, и тяжесть всеобщей популярности, и ужас травли обществом...). Ева, которая никому больше не верит, никого больше не любит.

Иван вздрогнул. Она тут же ткнулась мокрым от слёз лицом в его грудь и вскрикнула:

- Кроме тебя! Ты один для меня остался святым! Ты один не упал с пьедестала! Больше я знать никого не хочу. И ты должен понять мою отчуждённость от мира. Ты же сам записал всё содержание моего мозга, мой опыт жизни и вложил его в голову клонированного младенца. Уж кто-кто, как не ты, должен это знать!

Иван растерялся.

- Но я думал... Думал: ты снова кинешься в этот вихрь тщеславия. Так бы поступила каждая!

Ева только презрительно скривилась.

- Было в моей жизни творчество. Было служение искусству. Были жертвы во имя искусства. Были безумные удачи. Ощущение счастья! Упоение своей славой... И всё прошло. Осталось в прошлом. Хватит.

- Но чем ты станешь жить дальше, такая юная?