Орфей. Часть 1 (СИ)

И попробуй им что-нибудь докажи! Попробуй узаконь наших ребят! Надо было сделать всё тайно. Я сам виноват. Ты - молодой, горячий, что с тебя спрашивать? Я допустил ошибку. Теперь вся эта чиновничья свора требует эксгумации тел, всяких там доказательств... Я б их всех к стенке, педерастов! Ты подумай: какая эксгумация?! И так ясно, что трупы на месте, никто их не выкапывал. Козлы! Поверить не могут! Ни видеозаписи их не убеждают, ни показания очевидцев. Придётся, скорее всего, вам троим уезжать за границу, жить под чужими именами.

Нет, это не выход. Надо как-то пробить эту стену подлости! - воскликнул Иван. - с нами борются так, словно мы убили двоих людей, а не воскресили из небытия. Уж если и ты, Рекс, не можешь...

Все планы рушились. Иван сидел тогда на диване, бессмысленно глядя в телевизор и не понимал мельтешащего на экране разноцветья. Ева подошла к нему. Она только что выгуливала собак, бегала с ними по окрестностям, щёки её порозовели от холода, глаза остро блестели радостью самого простого бытия и затаённым смехом, подкрашенные ресницы смотрелись лучами вокруг этих задорных, сияющих васильков.

- Чего ты киснешь?

- Ева. Ты должна знать. Даже у Рекса не получается пробить бюрократические препоны и официально узаконить вас с Даниелем! Вы есть - и вас как бы нет. И в брак мы вступить поэтому не можем.

- Ай-яй-яй! Беда большая! Ванюха, уж не застрелиться ли ты собрался? Пускай чинуши застрелятся, потому что мы будем жить им назло! Ты поэтому со мной не спишь?

- Но я хотел, чтобы всё ао закону, чтобы была свадьба, чтобы ты поверила, поняла, как я люблю тебя. Ты должна стать женой, только женой!

- Глупенький! Мальчик ты мой! - она скинула куртку и подсела к нему на диван. - Иди ко мне! - Обняла его, порывисто прижалась. Зашептала: "Формальности... Кому они нужны? Их выдумали люди. И, если люди. И, если люди противятся нашему союзу, то грош им цена с их законами. Ведь ОН видит всё. Подумай: если бы ОН был против, разве ОН допустил бы моё рождение?"

Иван раздевал её, наслаждался каждым мгновением, каждым движением. В спальне горели свечи, неярко, трепетно. Иван уже сбросил с хрупкой курносой девчонки бюстгальтер и приник лицом во впадину между грудями. Вдыхал этот забытый запах её кожи, духов, молодого сладковатого пота, ощущал тепло и биение сердца, как у воробушка - быстрого, взволнованного. Её дыхание тоже учащалось. Он начал целовать шёлковую кожу её живота, совсем горячий, неистово пылающий низ его. Вдруг прошептал, подняв лицо и взглянув ей в глаза:

- Ты ведь ещё девственна. Ни о чём не жалеешь? Может, ты хотела бы быть с моим отцом? Ты ведь жила с ним, любила его. Если так - я не буду принуждать тебя...

- Замолчи! - простонала она. - Какой же ты дурак! Иди ко мне! Только ты! Только ты один и будешь у меня. Больше никто!

Они проснулись поздно. Тусклый свет осени, уже близкой к зиме, просочился сквозь небрежно задёрнутые шторы и принёс перламутрово-серую печаль после ночного взлёта всех жизненных сил и необузданных мечтаний. "Так всегда, после опьянения, когда на волне лихой веры в себя мчишься вперёд, мчишься, будто на коне скачешь, легко и гармонично и всё удаётся, и всё должно получиться, ты уверен, ты чувствуешь... А потом - вот такое серое утро, трезвость взгляда... и всё как-то не так, гармония разлаживается, мечты разбиваются о слишком уж трезвую нашу жизнь," - думал Иван. "Говорят, это - депрессия достижения. Возможно. Я кое-чего достиг. Но далеко не всего. С бюрократической канителью мы вообще завязли. Рекс сейчас не может никого взять за глотку, тряхнуть, использовать свои связи. Сердце сдало совсем. Нужно ехать срочно ему помогать. А то мы лишимся своего защитника. А тут ещё отец звонит, напускает туману, и в тумане этом всё яснее для меня маячит призрак тюрьмы. Будто я убийца и осквернитель трупов. А что же тогда будет с Евой? Как она останется без меня? Может, свалится снова в объятья моего папаши? Уж не этого ли он дожидается?"

Так думал Иван, проснувшись. Лежал неподвижно, боясь шевельнуться, чтобы не разбудить Еву. "Счастливая моя Синеглазка. Она так упивается жизнью сейчас, что не подвержена никакой депрессии. Пусть это продлится подольше."

Он подтянул одеяло, укрывая её. Она лежала, уткнувшись прелестным, хоть и не классическим носиком в его плечо. Её тоненькая рука так и осталась на его груди. Она вся прижалась к нему, словно ребёнок, который верит, что вот так он в безопасности, только так ему тепло и надёжно. Иван не шевелился, боясь спугнуть её сон. И думал в этот момент, что ради прильнувшей к нему вот этой вот живой и тёплой девчонки (он ощущал плечом, как пульсирует с биением сердца её тело) ради неё сделает снова и снова любое преступление против Свода Законов. "Спасать её - закон нравственности, единый для меня", - так сформулировал он, глядя на потолок, даже шепча это вслух. И тут заметил, что Ева уже не спит, смотрит на него.

- Синеглазка!

- По-моему, у меня глаза серые. Только, когда я смотрю прямона голубое небо, вот тогда они меняются.

- А для меня всё равно Синеглазка.