Орфей спускается в ад

Шеннон. Вроде чая с маковым семенем?

Ханна. Чая, ром-коко или просто нескольких глубоких вдохов. Всего, чего угодно, на что мы идем, чтобы ускользнуть от них и двигаться дальше.

Шеннон. Куда?

Ханна. Куда-нибудь вроде этого места. К веранде среди тропического леса с бухточкой внизу, где оказываешься после долгих и трудных странствий. Я не только о странствиях по миру, по поверхности земли. Я о… подземных странствиях… о путешествиях, которые вынуждены совершать люди, одержимые призраками или «синими дьяволами», по темным сторонам своей души.

Шеннон (

саркастически). Вот только не говорите, что у вашей души есть темная сторона.

Ханна. Уверена, что нет необходимости говорить такому опытному и образованному человеку, как вы, мистер Шеннон, что у всех и вся есть темная сторона.

Она смотрит на него и замечает, что он ее не слушает. Шеннон напряженно вглядывается во что-то за пределами веранды. Это некая погруженность в себя, не рассеянная, а очень сосредоточенная, какая бывает при безумии. Ханна оборачивает в ту сторону, куда он смотрит. Она на мгновение закрывает глаза и делает глубокий вдох, потом продолжает говорить голосом гипнотизера, словно слова не имеют значения, поскольку он слушает не их, а ее тон и интонации.

Ханна. Все в Солнечной системе имеет свою темную сторону, кроме Солнца. Оно – единственное исключение. Вы меня не слушаете, так?

Шеннон (словно отвечая ей

). Призрак в джунглях. (Он вдруг с силой бросает с веранды скорлупу кокосового ореха, вызывая переполох среди лесных птиц.) Хороший бросок! Прямо в морду, и зубы вылетели, как попкорн из аппарата.

Ханна. Он убежал… к дантисту?

Шеннон. Он ненамного и ненадолго отступил, но когда я завтра позвоню, чтобы принесли завтрак, он принесет его с улыбочкой, от которой молоко в кофе свернется, а вонять от него будет… как от гринго в мексиканской тюрьме, всю ночь проспавшего в собственной блевотине.

Ханна. Если вы проснетесь до моего отъезда, я принесу вам кофе… если позовете.

Шеннон (

снова обращая на нее внимание). Нет, вы уедете, да поможет вам Бог.

Ханна. Может, уеду, может – нет. Возможно, что-нибудь придумаю, чтобы умаслить вдову.

Шеннон. Вдова неумолима, дорогая.

Ханна. По-моему, я что-нибудь придумаю, потому что необходимо. Нельзя допустить, чтобы Нонно переехал в «Каза де Хеспедес». Так же, как я не могла позволить вам вплавь отправиться в Китай, и вы это знаете. И если для того, чтобы это предотвратить, нужно проявить находчивость, я могу быть очень находчивой.

Шеннон. А как вы справитесь со своим срывом?

Ханна.

Я никогда не срывалась, не могу себе этого позволить. Конечно, один раз срыв чуть не случился. Когда-то и я была молодой, но я из тех людей, которые могут быть молодыми, так и не познав молодости, а не познать молодости, когда ты молода – это, разумеется, очень тягостно. Но мне повезло. Моя работа, моя трудотерапия, которую я себе назначила – акварели и быстрые портреты – заставили меня смотреть не внутрь себя, и постепенно в конце туннеля, по которому я пробиралась, я начала видеть слабый сероватый свет, очень слабый сероватый свет, свет мира вне меня, и устремилась к нему. Это было необходимо.

Шеннон. Свет так и остался сероватым?

Ханна. Нет-нет, он сделался белым.

Шеннон. Только белым, а не золотистым?

Ханна. Нет, так и остался белым, но и белый очень хорошо увидеть в конце длинного темного туннеля, который считался бесконечным, из которого могут вывести только Бог или смерть, особенно если… как я… сомневаться по части Бога.

Шеннон. И вы по-прежнему в нем не уверены?