Орфей спускается в ад

Максин. Перестань, милый.

Шеннон. Если могло быть и хуже, пусть будет хуже. (Он хватается за перила веранды и смотрит перед собой ошалелым пустым взглядом. Грудь у него вздымается, как у выдохшегося бегуна, с него катит пот.)

Максин. Дай мне ключ от зажигания. Отнесу его вниз водителю, пока ты окунешься, отдохнешь и выпьешь ром-коко, милый.

Шеннон лишь чуть качает головой. В тропическом лесу хрипло кричат птицы. На тропинке слышны голоса.

Ханна. Нонно, ты потерял темные очки.

Нонно. Нет. Просто снял их. Солнца же нет.

В конце тропинки появляется Ханна, толкающая кресло-каталку с дедушкой Нонно. Это древний старик, но обладающий сильным звучным голосом, который, похоже, всегда выкрикивает что-то важное. Нонно поэт и артист. У него есть гордость, и он всюду несет ее, как знамя. Одет он безупречно: белый полотняный костюм под стать его пышным седым волосам, черный галстук-ленточка, в руках черная трость с золотым набалдашником.

Нонно. А море в какой стороне?

Ханна.

Оно прямо у подножия холма, Нонно. (Он поворачивается в кресле, поднимает руку и прикрывает глаза.) Отсюда его не видно. (Старик глух, и она кричит, чтобы он ее услышал.)

Нонно. Я его чувствую и слышу его запах. (В тропическом лесу негромко шумит ветер.) Это колыбель жизни. (Он тоже кричит.) Жизнь зародилась в море.

Максин. Эти двое из твоей группы?

Шеннон. Нет.

Максин. Парочка придурков каких-то.

Шеннон. Заткнись.

Шеннон смотрит на Ханну и Нонно пристально и с таким облегчением, словно находится под гипнозом. Старик все еще подслеповато щурится, глядя на тропинку, а Ханна созерцает веранду с видом гордого человека, остро нуждающегося в сочувствии и помощи.

Ханна. Здравствуйте.

Максин. Привет.

Ханна. Вы когда-нибудь пытались везти человека в кресле-каталке в гору посреди тропического леса?

Максин. Нет, я бы его даже под гору не пыталась катить.

Ханна. Ну вот, теперь, когда мы сюда добрались, я не жалею о потраченных силах. Какой вид для художника! (Тяжело дыша, она оглядывается по сторонам, ищет в сумке носовой платок, понимая, что лицо у нее пунцовое и все в поту.) Мне в городе сказали, что тут идеальное место для художника, и они… уф… не преувеличили!

Шеннон. У вас на лбу царапина.

Ханна. Ой, похоже, и правда.

Шеннон. Надо бы йодом смазать.

Ханна.

Да, спасибо, я потом… уф… этим займусь.

Максин. Чем могу быть полезна?

Ханна. Мне бы с управляющим поговорить.

Максин. Это я, слушаю вас.

Ханна. Ой, вы управляющая, как хорошо! Здравствуйте, меня зовут Ханна Джелкс, миссис…

Максин. Фолк, Максин Фолк. Чем могу быть вам полезна? (Ее тон не выражает ни малейшего желания быть им полезной.)

Ханна (быстро поворачиваясь к дедушке). Нонно, здешняя управляющая – американка.

Нонно церемонно и с врожденной учтивостью поднимает лежащий у него на коленях букет диких орхидей.

Нонно

(кричит). Преподнеси даме эти… ботанические изыски… которые ты собрала, пока мы поднимались.

Ханна. Похоже, это дикие орхидеи, правильно?

Шеннон. Лаэлия тибицина.

Ханна. О!

Нонно. Однако скажи ей, Ханна, скажи, чтобы до темноты спрятала их в холодильник, при свете на них слетаются пчелы. (Мрачно усмехнувшись, почесывает укус на подбородке.)

Максин. Вам нужны номера?

Ханна. Да, нужны, только мы приехали, ничего не бронируя.

Максин. Видите ли, милочка, в сентябре «Коста-Верде» закрыта… кроме как для особых гостей, так что…

Шеннон. Ради бога, пусть они будут особыми гостями.

Максин. Ты вроде говорил, что они не из твоей группы.