Оружие Круппа. История династии пушечных королей

Нет никаких прямых свидетельств того, что Круппы читали пресловутую оценку положения, которую Бломберг дал 24 июня 1937 года, нацеливая вооруженные силы на «военное использование политически благоприятных ситуаций». Но это и неудивительно, так как она существовала всего в четырех экземплярах. Однако ввиду своих тесных связей с Верховным командованием вермахта (ОКБ) совет директоров фирмы, возможно, о ней слышал. И уж конечно, руководители фирмы пе могли пе знать о четырехчасовой речи, которую Гитлер в эту осень произнес перед своими генералами и адмиралами на Вильгельмштрассе. Согласно стенографической записи его молодого адъютанта полковника Фридриха Госсбаха, он заявил, что проблему Германии можно решить только силой. Выступление вермахта было теперь только вопросом времени, и Госсбах записывает далее, что фюрер: «если он будет жив... твердо намерен разрешить проблему немецкого жизненного пространства не позже 1943—1945 годов». В следующем году Гитлер перенес эту дату наболев близкий срок, и Эссену это было известно. С 18 марта 1939 года Мюллер Пушка регулярно являлся к фюреру, информируя его о достижениях фирмы, а 17 мая, за целую неделю до того, как Гитлер собрал в рейхсканцелярии нацистскую верхушку и сообщил о своем намерении напасть на Польшу, он рекомендовал Круппу прекратить поставки оружия Варшаве. Альфрид не замедлил воспользоваться этой рекомендацией.

ОКВ было серьезно озабочено безопасностью эссенских заводов. Позже, на Нюрнбергском процессе, бывший начальник генерального штаба сухопутных сил Германии Гальдер, назвав Рур «решающим фактором в осуществлении германских военных планов», заявил, что, если бы у французов хватило мужества прекратить «сидячую войну», вылезти из бетонированных казематов, которые построил для них Андре Мажино, и захватить сердце крупповских предприятий, пока вермахт был связан на Висле, Гитлеру пришлось бы просить о мире. Фюрер отдавал себе отчет в этой опасности. Когда он повернул на запад, в его военных инструкциях указывалось, что это наступление необходимо для того, чтобы обеспечить Руру «защитную зону».

Напряжение, царившее в Эссене, не поддается описанию. Вторжение вражеских войск в Эссен принесло бы беды, несравнимые с бедами 1923 года, но на вилле Хюгель никто не решался говорить о нем вслух, — все члены семьи прятали томивший их страх. А что, если Германия потерпит поражение?

Один раз это уже случилось, и мысль о втором 1918 годе была невыносимой. Капитуляция Чемберлена в Мюнхене привела Густава в восторг, но затем Фриц фон Бюлов, в то время его личный секретарь, передал ему тревожное известие, полученное от Шахта: к удивлению всех присутствующих, Гитлер вовсе не обрадовался. Наоборот, он был бешено зол на Чемберлена. «Этот дурень,— сказал он в присутствии Шахта,— испортил мой въезд в Прагу!» Фюрер во что бы то ни стало хотел войны. Он был убежден, что его армия за неделю разгромит Чехословакию. Густав не разделял этой уверенности: прежние служащие «Коха и Кипцле (Е)» с большим профессиональным уважением отзывались о продукций заводов Шкода, которой были вооружены 35 чехословацких дивизий. В растерянности Густав, заикаясь, сказал фон Бюлову: «Я... я не понимаю фюрера! Он только что подписал прекрасное соглашение. Так чего же он бурчит?»

Секретарь ушел потрясенный: до сих пор в этом кабинете о Гитлере говорилось только с почтительным благоговением — и вдруг это «бурчит»!

Весной следующего года еще одну такую же непонятную непоследовательность заметил Альфрид. Приказ прекратить поставки вооружения Польше младшее поколение встретило с энтузиазмом, но у Густава начался тик и его походка утратила былую бодрую упругость. При упоминании о войне Густав пришел в большое волнение. Как позже вспоминал Тило фон Вильмовски, «он довольно возбужденно ответил — я прекрасно помню его слова,— что о войне не может быть и речи, так как она была бы безумием». Но к началу августа, когда крупповцы лихорадочно завершали линию Зигфрида, Густав опамятовался.