Оружие Круппа. История династии пушечных королей

На рассвете 10 мая 1940 года вермахт вторгся в Бельгию, Голландию и Люксембург (в три маленькие страны, чей нейтралитет Гитлер обещал уважать) и ринулся на запад и на юг. Огромная дуга серых полевых мундиров и похожих на совки для угля касок развернулась на 175 миль, от Фризских островов в Северном море до казематов линии Мажино. Это была армия крупповских танков. На пятый день французская оборона была прорвана. Две немецкие танковые дивизии переправились под Седаном через Маас по понтонному мосту; к вечеру их плацдарм на западном берегу уже имел в ширину тридцать миль, а в глубину — пятнадцать.

Днем 18 мая баварский искусствовед и торговец картинами Артур Рюман завтракал в фешенебельном дюссельдорфском клубе с тремя рурскими промышленниками. Никто тогда не знал, что свободно катившаяся волна фронта начинает застывать. Когда масштабы успеха стали явными, генерал Йодль наспех нацарапал в своем дневнике: «Фюрер вне себя от радости». Рюман тоже вел дневник, и в некоторых отношениях его дневник не менее ценен для истории, чем генеральский. Как и Йодль, Рюман в этот день чувствовал себя бодро, хотя и совсем по другой причине — в прошлом он не скрывал своего критического отношения к режиму и ему становилось все труднее зарабатывать на жизнь, но тут ему как будто представился выгодный заказ. Его пригласил позавтракать управляющий завода «Хейнкель» Любс, муж старинной знакомой семьи Рюмана. Любс был коллекционером, а Рюман представлял владельца ценной картины. Посредник очень нуждался в комиссионных и рассчитывал получить их. Он потерпел неудачу — ее причиной был прорыв немецких армий под Седаном.

Во время завтрака в их отдельном кабинете зазвонил телефон. «Сюда собирается прийти молодой Крупп»,— сказал Любс, вешая трубку. И вскоре в кабинет вошел Альфрид. Ему представили Рюмана, но времени для разговоров не было, так как все желали послушать последние известия. Они перешли в соседнюю комнату и столпились около приемника, стоявшего на курительном столике. Кто-то принес карту. Ее расстелили на столике, и все принялись отыскивать на ней названия, которые перечислял диктор, рассказывая о прорыве вермахта. В коммюнике пока еще не упоминалась Франция, но «в Голландии,— записал Рюман,— положение настолько консолидировалось, что влиятельные члены промышленных кругов уже могли подумать о поездке туда. Оживление этих господ возрастало прямо на глазах; приемник выключили, и все четверо принялись тыкать пальцами в какие-то районы Голландии». Они возбужденно переговаривались: «Вот городок... Там Мюллер — он ваш». «Вот тут г-н Шмидт или Гюбер... у пего два завода, мы его арестуем». Альфрид сказал кому-то: «Это фабрика — ваша».

Короче говоря, они словно услышали средневековый клич «На поток и разграбление!», клич тевтонских разбойничьих орд XIV века. Рюман, державшийся в стороне, даже вздрогнул.

«Они напомнили мне стервятников, слетевшихся на падаль, и поверьте, это не могло не потрясти человека вроде меня, историка искусства, который посвятил свою жизнь пропаганде культуры»,— рассказывал позднее Рюман.

Полный отвращения, он тронул своего хозяина за плечо и сказал: «Г-н Любс, разрешите мне откланяться. Я тут, кажется, лишний». Он понимал, что лишается комиссионных, «которые были мне необходимы, но в ту минуту я о них не думал». Любс торопливо звонил в управление своего завода о выдаче специальных паспортов ему и остальным, а те все еще разглядывали карту. Рюман тихо вышел и в следующий раз встретился с Альфридом только в Нюрнберге как свидетель на его процессе.