Оружие Круппа. История династии пушечных королей

Жена Круппа верила в нее, и во время ее редких приездов домой кощунство Альфреда все сильнее действовало ей на нервы. Супругам становилось все труднее соблюдать внешние приличия, хотя это им и удавалось на глазах у приезжих именитых гостей.

В сущности, Альфред и его жена были в течение тридцати лет чужими друг другу; поэтому, пожалуй, было бы не совсем правильно сказать, что весной 1882 года Берта «его бросила», но все же в тот момент она рассталась с ним навсегда. А то обстоятельство, что она так долго создавала видимость мирной совместной жизни с мужем под одной кровлей, было просто данью социальным условностям XIX века. Каждая их встреча теперь закапчивалась ссорой. Приревновав ее однажды к красивому молодому кучеру, Альфред прогнал несчастного юношу и был неприятно поражен, когда возмущенная Берта тут же уехала. Они расходились во мнении по всем вопросам. Жена могла вынести его упреки, его неистовые вспышки, его ночные блуждания по дому, его нелепое восхищение запахом конского навоза, превращенным им в какой-то фетиш, даже его воинствующий атеизм. Но она не могла перенести его собственнического отношения к их сыну. Альфред отнимал у нее Фрица. Хуже того, сам молодой человек, казалось, чрезвычайно страдал из-за этого. Теперь ему шел уже двадцать восьмой год, он имел шанс стать счастливым, и мать твердо решила отстоять его право на это счастье. Сам Фриц не мог говорить в свою защиту. У него были свои странности, и, кроме того, этот апрель он проводил не дома, а под миндальными деревьями Малаги, поправляясь там после одной из своих частых болезней. Возвратившись с Ривьеры в Эссен, его мать вечером добралась до виллы Хюгель и отправилась прямо к мужу. Фриц хочет жениться, заявила она Альфреду.

Вряд ли можно было выбрать более неудачный момент для такого сообщения. Альфред только что проиграл одному из членов совета партию в домино. Ему страшно не везло, он всегда проигрывал и почти всегда обвинял своего партнера в жульничестве. Повернувшись к жене спиной, Крупп отказался обсуждать этот вопрос. Берта настаивала. Ах, ей нужен окончательный ответ, загремел муж, тогда, пожалуйста, вот он: «Нет!»

Берта, не сказав ни слова, покинула комнату, и не успел Альфред оглянуться, как уже слуга шепотом сообщал ему, что фрау Крупп укладывает не только свой гардероб, но и все то, что принадлежит ей в замке. Альфред быстро поднялся наверх. Действительно, Берта командовала горничными, приказывая им упаковывать чемоданы. Альфред сначала разразился бранью, затем стал упрашивать ее, снова приходил в ярость, угрожал. Она молчала и даже ни разу не взглянула на мужа. Когда последний чемодан был заполнен и унесен, Берта величественно проследовала мимо него к выходу. В отчаянии Альфред закричал в глубокий темный пролет каменной лестницы: «Не валяй дурака! Подумай, Берта, что ты делаешь!»

Это были последние слова, которые Крупп сказал своей жене.

Фриц, вернувшись из Испании, узнал от прислуги все подробности семейной драмы. Отец ничего ему не рассказывал. Он был молчалив, замкнут и погружен в какие-то мрачные размышления. Как всегда, самым неудачным способом Крупп попытался исправить то, что случилось, даже хмуро согласился на брак, дав при этом ясно понять, что, по его мнению, сын сделал самый плохой выбор из всех возможных. Но его согласие не вернуло Берту домой. Альфред злобно приказал превратить ее комнаты на вилле в склад вещей и никогда больше о ней не упоминал.

Ему суждено было прожить еще четыре года. Большую часть этого времени он провел на вилле Хюгель, лежа на спине, зажав в руке огрызок карандаша. Время от времени он совершал прогулки в Дюссельдорф, где безуспешно пытался завязать дружбу с деятелями искусств, включая Франца Листа, возраст которого почти совпадал с его собственным. Старый «пушечный король» был теперь очень одиноким человеком. Из своих сотрудников Крупп доверял только Лонгсдону, но тот находился по другую сторону Ла-Манша. С приездом невестки вилла Хюгель стала для Альфреда, пожалуй, еще более неприятной, чем раньше. Сознание того, что он сам виноват во всех неполадках в доме, служило ему слабым утешением.