Осенние каникулы

Но это я уже пишу дома. До этого, всю ночь и почти весь день думать я особенно не мог. Это было не мышление, не высшая рассудочная деятельность человека. Это было что-то тяжёлое, болезненно и жалкое.

Мы с Аней дошли до вокзала. Я совсем не удивился, если бы в эту самую минуту здесь оказался Олег со своим странным братом Лёшей. Кстати, нашли они его?

Но на вокзале кроме нас не было ни-ко-го. Станция в Константиновичах — всего лишь одна из многих со смешными названиями, где поезда останавливаются на две минуты. Да, кроме нас не было ни-ко-го. Даже и меня не было. Одна Аня уезжала в эту пятницу отсюда, волоча за собой неживого Серёжу.

Мы сели с Аней в поезд, я взял её за руку, и до конца поездки не отпускал. Не сделай я этого, от меня, наверное, ничего бы не осталось.

Как-то мы доехали, из всей поездки я ничего не понял, ни на что не обращал внимания, ни с кем не разговаривал, и совершенно ни на что не смотрел. Единственное, я чувствовал, как Аня на меня тревожно посматривает, и в моменты, когда я дёргался, она сильнее брала меня за руку, как будто я мог куда-то убежать.

С вокзала мы зашли в метро и в 9:40 поехали в разные стороны. Аня отправилась всё-таки в университет, я пошёл домой. Сначала она порывалась меня до дома довести, но сил во мне хватало. Да тем более это и не силы, а автопилот, который с годами становился лучше и лучше, позволяя мне добираться до дома в любое время, из любого места и в любом состоянии.

Мы договорились с Аней встретиться вечером, в моём районе, в парке, где недавно я прощался с Ваней.

Дома я начал бить себя по лицу. Пощёчинами и кулаками, щелбанами и щипками, вырывал волосы и заламывал пальцы. Когда наконец-то стало достаточно больно, чтобы кроме этой боли не осталось ничего, я пошёл спать и очень быстро заснул.

Как говорится, сны остаются с(?)нами. В принципе, во сне я не увидел ничего такого, что не могло бы произойти на самом деле: бабушка, которая ушла куда-то с Лёшей, Аню, которая утонула в озере, себя, разговаривающего с отцом, Влада и Сашу, Ваню — и всегда было тревожно, и сон совсем не принёс спокойствия, но он позволил привыкнуть к дурному, нехорошему чувству, которое поглощало меня изнутри, прорывалось через все пробоины и слабости сознания, точило, сверлило мозг, гноило душу.

Проснулся я в одежде, в своей комнате — вернулась мама с работы. Значит, сейчас где-то восемь вечера, с Аней нужно увидеться в девять.

Зашла мама и, по обыкновению заунывно, спросила меня:

— Как дела, Серёжа?

— Как дела? Как дела?! Отвратительно, мама! Я был у бабушки, я знаю, каким был папа, что он сделал и как он над тобой издевался! Я теперь всё знаю, но почему ты мне сказала раньше? Почему ты позволяла мне любить его, и почему, мама, почему ты меня не любишь? Почему ты не разговариваешь со мной, почему ты всегда такая несчастная? Зачем ты живёшь, мама? Какой в тебе смысл? Ты больше никогда не будешь счастливой, ты не можешь радоваться, мама.

Вот, что я ответил своей матери на такой вопрос, если бы это имело хотя бы какой-то смысл, если бы во мне были силы говорить эти слова, и, если бы в них не было столько правды.

— Нормально, мама. Пойду погуляю.

Мама на это ничего не ответила.

Я пошёл в парк, и смотрел на тёмную осень, которая повисла над моей головой, мне было тяжело идти, но идти было нужно, потому что, если бы я остановился, тогда бы уже сама осень в меня вгляделась.

В парке горели фонари, так что я мог смотреть на лица прохожих, и, сам не зная почему, я жадно в них вглядывался, я рассматривал людей, потому что хотел увидеть их глаза, я хотел посмотреть на эти зеркала души, ведь если они и вправду зеркала — значит, я должен был увидеть в них себя.

Но вышло иначе. Кто-то скажет — вымысел, и так бывает только в книгах, в реальной жизни это невозможно. Но вот, что я вам скажу: город мой не такой уж и большой, мест, чтобы погулять парочкам мало, а в нашем районе это место, честно говоря, одно. И я встретил Жиробаса, и с ним какую-то даму.

Они шли за руку, и странно выглядела их непохожесть: неуклюжесть, сутолость и донёсшиеся мне шепеляво-картавые слова Митьки, и лёгкость, улыбка, и милый голос девушки. А что это была за девушка? А разве вы не догадались? Конечно, Митька шёл с Софьей, с той самой девушкой, которой я оставил две сигареты и бутылку минералки, после чего — навсегда её покинул, а прежде — у нас было это.

Я стал и смотрел на них. Они меня не замечали, увлечённые беседой (мне до сих пор ни капли не ясно, о чём вообще у них шла речь и что у них могло быть общего).

Когда они меня всё-таки заметили, ведь я стоял посередине узкой дорожки парка, они переглянулись, быстро друг другу улыбнулись, и обошли меня по мокрой и грязной траве.