Осенние каникулы

— Эх, Серёжка, я же тебе не говорила, боялась, чтобы ты про Сашку плохо не думал, чтобы ты батьку своего не чурался, поэтому и правду тебе не говорила. Ну, а что теперь, а теперь скажу.

Бабушка говорила долго, несвязно, часто прерываясь на всхлипывания, один раз сходила, налила себе и мне водки.

Что-то из её рассказа я хорошо знал, что-то знал деталями, а чего-то не знал вовсе. Вот, что она мне сказала.

Папа мой, Александр, был самым талантливым мальчиком во всей деревне, в четыре года научился читать. Когда он был маленьким, часто злился и никто его не мог успокоить, да родители его вовсе и не старались «под зад нагой дам, чтобы не кричал, всё». Вырос он человеком ярким, но очень вспыльчивым. В городе, когда учился, познакомился с моей мамой, затем родился я. Папа часто избивал маму, бил он её, когда был пьяным. Мама плакала и жаловалась бабушке, но бабушка говорила: «Ничего, Танечка, терпи, терпи». Видимо, когда родился я, папа бросил пить, научился скрывать свои вспышки ярости, хотя я помню, как иногда он сидел один на балконе, долго-долго курил, а потом выходил к нам. Я же это списывал на творческую натуру папы. Маму он, с моего рождения, кажется, больше не трогал. Четыре года назад он приехал на праздник Иванов день к своей маме. Ночью он со своей компанией возвращался домой, они встретили пьяных деревенщин. Папа попросил у одного из них сигарету, ему не дали. Тогда у них завязалась драка, папа разбил голову человеку, не желающему поделиться сигаретой. После чего папу ударили ножом под самое сердце. Весь город очень скоро узнал о том, что случилось. Мама решила меня больше никогда не привозить в Константиновичи, а бабушка договорилась с ней не рассказывать, как на самом деле умер мой папа. Но это, кажется, единственное, о чём они договорились, потому что больше они никогда не общались.

— И это, чтобы ты своего отца не стал ненавидеть, я же тебя пожалела!

Ком подошёл к горлу. Я бабушку не перебивал и дал ей рассказать всё так, как ей удобно. Очень может быть, что она сказала мне далеко не всё, что какие-то детали из биографии моего отца мне никогда не придётся узнать.

Я посмотрел на бабушку. Она сидела в синем халате, её морщинистое лицо выражало неизлечимую тоску. Я не хотел обижать бабушку, но видеть её я тоже больше не хотел.

— Угу. Угу. Я понял, бабушка. Хорошо, ладно, я домой уже.

Я пошёл собирать свои вещи. В комнате на меня уставился мой папа, убийца. Я не хотел на него смотреть. Бабушка кричала мне из кухни:

— Ты не обижайся, Серёжа, я же только добра тебе желаю. Ну, куда ты сейчас поедешь? Или з Анькой? С ней не иди, она же ведьма, ведьма!

Ведьма же сидела на бордюре возле дома.

— Аня, можно у тебя сегодня останусь?

— Ну а как же ещё, Серёжа, конечно. Пойдём. А завтра в Минск поедем.

Дальше помню только фрагментами. Мы много курили, много пили чай. Но очень мало разговаривали — да и о чём? Аня прекрасно поняла, что произошло, и старалась меня не задеть. Вот только, что важного между нами было сказано:

— Это кошмар, Аня. Не хочу я больше сюда приезжать никогда.

— А тебе и не надо, Серёжа. Не приезжай пока. А потом, мало ли, может, и заедешь.

— Может быть. Бабушка ведь одна всё-таки. Совсем одна.

— Зато ты теперь не один. Будем теперь в Минске с тобой видеться.

— Будем… слушай, Аня, а ты можешь сказать, какие там экзамены нужно сдать, чтобы к тебе поступить? Русский, историю — понятно, а внутренние, как там они проходят?

— Этюд надо показать, и стихотворение рассказать. Баллы там высокие, Серёжа. Но я за тебя возьмусь. Очень рада, что ты всё-таки решил пойти учиться.

— Спасибо, Аня. Не будем больше теряться.

— Не будем.

Вторая

пятница

Вторая пятница была куда хуже первой. Самый ранний поезд из Константиновичей уходил в 6:32, поэтому легли мы спать (я снова на полу, Аня на кровати) где-то в десять вечера. И хотя я искал убежища у Ани, и прекрасно понимал, что дома с бабушкой будет намного хуже, в этом доме тоже была нехорошо, поэтому я и не уснул вовсе, уже во второй раз. Я провалялся на ложе, часто выходил курить на балкон — Аня не вставала, видимо, по-настоящему заснула.

Смешно это всё, конечно, только я вот не смеялся. Помнится мне, что во вторник я почти с таким же чувством сидел последние часы до отправления поезда. Было плохо, но я думал, даже надеялся, что как только я приеду в Константиновичи, в родную деревню, в которой не был уже столько лет, то всё по итогу станет на свои места, что я найду покой и будет чуть-чуть легче. Но вот спустя всего лишь три дня я ворочаюсь в квартире на полу у Ани, и всеми силами жду, чтобы уехать оттуда, где мне плохо сейчас, туда, где было плохо три дня назад. Единственное, что осталось важно, так это Аня и дневник, который идёт к своему логическому завершению, дорогой читатель.

Смешно, конечно. Но смешнее всего Олег, я на него совсем не злюсь, сам по себе он неплохой, просто он впитал в себя все Константиновичи — что с него взять?

Вот про папу не смешно.