Ощущение грязных рук

Домой он возвращался так же, как и в прошлый раз. Но уже знал, что на следующее утро Алёна одним махом вырвет из календаря ненужные дни и сделает себе вторник. Правда, Богдана всегда огорчало, что после него к Алёне обязательно приходит кто-нибудь другой. Хаживал к ней один юный поэт, совсем ещё мальчишка. Ожидая своего часа, он стоял во дворе под пышной липой. Его ладони потели, сам он весь трепетал, его бросало в жар, голос его срывался, а на лбу выступали мелкие бусинки пота, которые он по невнимательности мог вытереть страницей своих рукописей, и тогда чернила расплывались по лицу, и это особенно веселило Алёну.

Тлеющим угольком жгла Богдана затаившаяся ревность. Не мог он вынести того, что приходится делить Алёну, «это прелестное создание, эту музу, эту богиню» с тем сопляком. Им обоим казалось, что они её «любят до горечи в глотке слюны»… Вспоминая эти вычурные метафоры, которые любила повторять при Богдане Алёна, раздувая тем самым жгучую ревность, он сплевывал. И горечи не чувствовал.

Так оплёван был весь путь от дома Алёны до квартиры Богдана, где его каждый вечер встречала жена с неистово закрученными бигуди и тёща, от которой всегда пахло питательным кремом для лица.

– Когда уже свою глину из комнаты уберёшь?! – пилила жена.

– Квартиру в сарай превратил! – допиливала тёща.

И Богдан был вынужден вынести свою глину сначала на балкон, а затем в соседский гараж.

Сосед-алкоголик давно уже продал свою «Победу» и победоносно пропивал оставшееся имущество. Но с гаражом решил пока не расставаться. Здесь он держал элитарный клуб единомышленников, приют униженных и непонятых, который распахивал свои двери вполне  периодически и чуть ли не ежедневно. В клубах папиросного дыма и парах спирта посетители решали вопросы внешней политики, обсуждали последние события отечественного спорта, в частности, футбола, и, особенно яростно обсудив последние, напивались до зелёных футболистиков.

– Продай мне свой гараж, – просил соседа Богдан.

Тот икал, рыгал, интонацией отрыжки показывая, что обдумывает предложение, а потом тянул «Не-е-е-е», причём складывал губы трубочкой так, будто говорил «Ню-ю-ю-ю».

Однако Богдану было дозволено свободно посещать клуб и заниматься своими делами, что он и делал. Каждый свободный вечер он уютно устраивался в углу за крохотным столиком, разводил глину водой и погружал руки в мягкую бесформенность. Он мял глину, словно массировал плечи любимой женщины, он гладил податливую массу, как гладит живот беременной жены любящий муж в трепетном ожидании новой жизни. Так же и Богдан верил, что из его глины должно появиться на свет что-то новое. И оно появлялось: кривое, нелепое, косолапое и убогое. Такое хилое, горбатое, криворукое, неуклюжее, но в то же время такое милое и трогательное в своей беззащитности, что сосед, попрощавшись с последними посетителями, обязательно подходил к Богдану посмотреть очередную поделку. В такие моменты он клал руку на плечо скульптора (не столько чтобы выразить симпатию, а скорее просто обрести опору) и говорил:

– А в этом что-то есть… да-а-а… только вот тут немножечко подпра… ага, так лучше.

И награждал Богдана отрыжкой благодарного зрителя. А осмотрев ещё сырую фигурку со всех сторон, всякий раз узнавал в ней себя и проникался к ней таким состраданием, что глаза его ещё долго оставались влажными от слёз.

– А знаешь, почему у него ничего не получается? – спросила Алёна у Кошмара, когда он вместе с Богданом сидел у неё на кухне в следующий вторник или субботу.

Кошмар устроился на табуретке и щурил на Алёну янтарные глаза. Богдан стоял лицом к окну и видел, что на зелёной скамейке под липой, присев на самый краешек, томится в ожидании тот самый сопляк из молодого литературного кружка. Богдан закурил.

– А потому,– продолжала Алёна без претензий на новизну суждения,– что художник должен творить из себя. Для художника материал – только средство.

Она помешала сахар в чашке. Кот повёл ухом и посмотрел на стол, где стояла вторая чашка с остывающим чаем – не то для него, не то для Богдана.

– Неважно, что из меня сделает очередной художник: начертит мелом на асфальте, нанесёт мазок маслом, выразит меня музыкальной гармонией, выплеснет чернилами на бумагу… Или нарисует чаинками на донышке пустой чашки. Всё это идёт у него изнутри.

Богдан выпустил дым. Кот начал умываться. Дым на мгновенье принял форму женского профиля.

– Для того они все ко мне и приходят, – Алёна посмотрела на Богдана, отметила маленькую родинку у него на шее и беззвучно положила ложечку на блюдце.

Богдан выбросил недокуренную сигарету в форточку. Окурок упал под ноги поэту, тот поднял голову и поймал взгляд Богдана. Секунду длился немой диалог; в глазах друг друга они прочитали одно и то же. Богдан почувствовал себя сопляком, который утирает рукописями потный лоб. Сопляк почувствовал себя Богданом, который сглатывает горькую от табака слюну. Кот почувствовал себя уютно, улёгся на табуретке, поджал передние лапы и без причины замурчал. Алёна почувствовала себя нужной.