Ощущение грязных рук

Через минуту Богдан выходил из подъезда, даже не попрощавшись с Алёной и котом. Зелёная скамейка была пуста.

Я тоже не знаю… иногда для того чтобы что-то построить, надо что-то разрушить. Если видишь, что дело заходит в тупик, – брось и начни сначала. Никогда не поздно начинать сначала – с теми же людьми, с тем же обстоятельствами. У меня недавно было такое, что я хотел полностью с тобой прекратить отношения, чтобы потом начать всё заново, по-новому, потому что чувствовал, что наше с тобой общение становится невыносимо однообразным и сводится к примитивному набору идиотских и бессмысленных ритуалов, которые мы исполняем тупо и буднично, как жрецы какого-то допотопного племени.

Время текло вязко и нехотя, как разбавленная водой плохая глина. Месяцы разбивались на дни, дни на часы, часы на минуты, как глиняный кувшин на мелкие черепки. Богдан не оставлял своих занятий лепкой, хотя ничего путного по-прежнему так и не создал. Фигурки трескались и раскалывались уже во время сушки, а после неё становились ещё более невзрачными, чем до. Глина не та, жаловался Богдан. И часто сетовал, что в гараже нет водопроводного крана, чтобы можно было вымыть руки после работы.

– Грязными руками творится прекрасное, – сказал ему на это сосед и, испугавшись собственного изречения, заковылял прочь.

Богдан задумался над словами пьяного. И впрямь, думал он, руки скульптора всегда в глине; художники перепачканы краской, писатели – как черти измазаны в чернилах.

А ещё никогда никому не позволяй себя переделывать, – читал он в глазах Кошмара слова Алёны. Это всё равно что статую Давида переделать в Венеру Милосскую: недостаточно только отколоть руки. А Венеру – в умирающего галла: мало положить её плашмя. Изменить себя можно только самому, а если тебя меняют другие, значит, они тебя кладут плашмя, они тебе отбивают руки. Вылепить себя из себя можешь только ты.

Богдан глубже погружался в гипнотический взгляд Кошмара, и вспоминал, что в молодости бросался в любовь как в заросли крапивы – совсем голый и с головой, а в детстве часто падал во сне с кровати.

Глаза Кошмара вспыхнули ярким пламенем, и вдруг всё сразу стало всем. Вокруг Богдана всё взметнулось и стремительно закружилось вихрем. Он стукнулся, выронил, поднялся, запихнул, уселся. Он стоял на карачках, смотрел молча, подошёл, упёрся, чихнул, заёрзал, ударился лбом в стёкла. Он полил слезами цветок, помочился на косяк двери, нервически дёрнул хвостом. Он остывал в чашке, рыгнул, прослезился, поплыл в воздухе и переливался, как мыльный пузырь. Он зазвенел вместе с хрустальными рюмочками в серванте, растекался чернилами по мокрому лбу, замурлыкал, раскалывался на черепки. Всё вокруг мельтешило со страшной скоростью – взгляд едва успевал фиксировать бешено проносившиеся мимо картинки.

От этой круговерти у Богдана закружилось перед глазами, ноги подкосились, он потерял равновесие, потяжелевшей головой стукнулся об пол, выронил изо рта несколько бранных слов, но сознание не покинуло его, и через мгновенье он поднялся на колени, собрал с паркета и запихнул ругань обратно в рот. Руками он упёрся о край дивана и тупо уставился в стену. Сквозь зашторенное окно комнату наполняла безмятежная серость раннего утра, и в этом свете приторные розовые обои приобретали глубокий оттенок. В этих обоях утопал его взгляд, и Богдан не мог понять, кто он: Алёна, проснувшаяся Богданом; Богдан, заснувший Алёной и проснувшийся ещё кем-то, или вообще кто-то другой? Да и как можно быть кем-то, кого на самом деле не существует, кто живёт только в воображении и снах, пробуждение от которых сулит набить шишку на лбу…

Всё также стоя на коленях перед диваном, Богдан перевёл взгляд ниже, где оказывается  спала жена с неистово закрученными бигуди, отчего голова её напоминала кочан цветной капусты. За стеной клокотала в храпе тёща, а запах питательного крема доносился даже сюда. Богдан уселся на диван и принялся считать жёлтые цветочки на своих голубых семейных трусах. Затем упёрся локтями в колени, руками крепко охватил голову и сильно зажмурился до белых пятен перед глазами. В голову никак не приходило, где бы можно раздобыть хорошей глины.

Свою голову он сжимал так крепко, что поначалу не заметил, как его волосы начали крошиться и осыпаться на пол коричневой пылью. Затем хрустнуло и откололось одно ухо. С гулким стуком оно упало на пыльный паркет. Богдан поднял его, положил на ладонь и с недоумением на него уставился. В этот миг он почувствовал, что от коричневой крошки и пыли его руки стали грязными. С детства не перенося ощущение грязных рук, он отправился в ванную. Под струёй тёплой воды пальцы становились мягче и словно бы теряли свою форму. И вдруг Богдана осенило. Его осенило, несмотря на то, что за окном было лето. Он взглянул на себя в зеркало и замер. Безухое отражение улыбнулось ему, и в этот же миг правую щёку с сухим треском прорезала кривая трещина, продолжая линию улыбки. Не теряя времени, Богдан наполнил раковину горячей водой.