Осиное гнездо

— А вот причем, господин Солома, вернее, пан Соломка. Дмитрий Алексеевич притом, что он, работая день и ночь, на благо трудящихся всего района, создает идеальные условия для увеличения благосостояния трудящихся, а сытые трудящиеся, в особенности бизнесмены, не зная, что делать, дерутся от скуки и даже грабят друг друга. Вы, ДмиЛексеевич, слишком много денег в казну приносите в результате продажи леса за границу. Попридержите лес, он еще пригодится, а то, что вы кормите своих граждан долларами, а они на эти доллары все для себя покупают, это забудется, уверяю вас.

— Ты пьян, закрой поддувало, — сказал Дискалюк, дергая председателя суда за полу расстегнутого пиджака.

— Да я искренне, да я от души, Дмитрий Алексеевич, вы не подумайте, что тут кроется закавыка, какая, нет, Боже упаси, — пробовал выйти из неловкого положения председатель районного суда. — А ты, Соломко, ты есть настоящий Ежов и пахнет от тебя ежовщиной. «Ежовы рукавицы» знаешь, слыхал про такое? Так вот знай: Ежовы рукавицы никогда не вернутся в независимую Украину.

Дискалюк поманил пальцем, стоявшего рядом Ватраленко. Тот наклонил ухо и прикрыл его ладонью правой руки.

— Уведи и этого дурака, он пьян, ему не место в нашем обществе.

— Слушаюсь!

19

Но удалить председателя суда оказалось не так просто. Он тоже наклонился к уху начальника милиции и сообщил ему, что отойдет в кусты по маленькой нужде и тотчас же, по возвращению они вместе с женой и сыном уйдут незамедлительно, дабы подышать свежим воздухом. Начальник развел руками, но тут же попробовал предложить, что надобность можно справить и по дороге домой, но Червяк только рукой махнул. Он тут же ушел и не возвращался долго, пока не забыли о нем. Не успел, окончится этот маленький скандальчик, как начался другой. Начальник налоговой инспекции Шишвак давно враждовал с начальником таможни Борисовым.

Еще несколько лет назад начальник налоговой инспекции пронюхал, что в Ужгороде зреет указ объединить все таможни области в одну единую и сделать такую таможню в Виноградове. С какой стати прибыль от всяких ввозимых товаров будут собирать районные чиновники, когда это могут делать областные? А Шишвак, каждый раз, когда бывал в Ужгороде, ходил, капал на Борисова, что, дескать, Рахов — это перевалочный пункт заграничных товаров, в особенности бытовой техники и никакой настоящий растаможки нет: Борисов просто берет деньги и кладет их себе в карман. В этом поклепе было восемьдесят процентов правды, и потому Борисов страдал. Ужгородское начальство приезжало разбираться, а чтобы от них отделаться, приходилось делиться. Начальнику таможни часто оставались крохи и он страдал до появления слез и битья кулаком по собственному кумполу, чего он где-то не так сделал, где допустил ошибку, где слишком ужался, кому не додал?

И здесь, на пикнике Борисов не мог спокойно смотреть на Шишвака. Особенно его раздражал кривой нос и отвисшая нижняя губа, благодаря чему видны были передние желтые с черными крапинками зубы. Когда Борисов хорошо накачался, он подозвал какого-то мальчишку, очевидно сына музыканта, слонявшегося между столами, и шепнул ему на ухо:

— Подойди к этому дяде и скажи, чтобы он закрыл пасть. И еще чтобы не выпускал пар из штанов, а то дурной запах на всю округу.

— Дядя, пасть только у тигра, — сказал мальчик.

— Нет, ты так и скажи: «пасть», вот тебе десять гривен на конфеты, иди.

Мальчик подошел к столу, за которым сидел Шишвак с Богачеком, зав рай здрав отделом.

— Тот дядя, вон он сидит с большой шевелюрой, просил передать, шоб вы закрыли плевательницу, то есть, простите, пасть, чтоб не стреляли, аки после горохового супа, потому как вонь на всю округу, — сказал мальчик, опуская голову.

— Хорошо, иди, — разрешил Шишвак. — Я сейчас подойду и дам в морду этой райкомовской крысе.

— Бывшей райкомовской крысе, — рассмеялся Богачек. — Это было бы очень забавно, я полностью тебя поддерживаю. У него такая красная рожа, если стукнуть, как следует — крови будет целое ведро. Иди, сделай доброе дело. Ну, иди, прошу тебя, будь мужчиной.

Шишвак поднялся, и немного покачиваясь, и не очень твердо стоя на ногах, направился к столу Борисова. Он крепко сжал кулаки и еще предварительно впереди пуза стукнул ими друг о друга, но противник был начеку и тут же встал.

— Ух, с — сука, я тебе чичас покажу кузькину мать, — сказал Шишвак, соединив оба кулака в области красного как помидор лица Борисова. У того тут же струйками потекла кровь из обеих ноздрей, отчего бывший первый секретарь райкома, первое лицо в районе, у которого было больше власти, но меньше денег, чем у Дискалюка, стал наливаться яростью, революционной ненавистью и тут же полез за ножом, спрятанным за голенищем сапога. Заметив такую агрессивность и услышав начало первого куплета партийного гимна «вставай проклятьем заклейменный» из окровавленных уст начальника таможни Борисова, Шишвак стал пятиться назад.

— Весь мир голодных и рабов! — продолжал петь Борисов. — Это есть наш последний и решительный бой…