Оскорбленные чувства

И будущий вандал по-бойцовски попер к главнейшему полотну. Погодин рванулся наперерез, вскинулись тетки-смотрительницы, подбежала рысью охрана, и горе-художник был скручен и с позором выпровожен из зала.

– Жулики! – надрывался он, исчезая из виду.

Завистники, какие же кругом завистники! – сокрушался Погодин. Парчовый халат его пламенел сапфирами.

Публика роптала. Репортеры потирали ладони. Девица-каланча молча таращилась по сторонам, приоткрыв совершенно округлый рот.

О, – как будто говорили ее полные губы. – Ко-ко-ко. Ро-ко-ко. Но-но-но.

Виолончель и скрипки запилили опять. Разошлись по рукам бокалы шампанского, поплыли мимо картин, словно факелы во время вечерней процессии. Министр культуры, сердечно пожавши руки герою вечера, откланялся, и вслед за ним растворились из зала служилые сюртуки. Журналисты окружили героя выставки. Погодин фанфаронил. Кулаки его фертом упирались в пламенеющие бока.

Я возрождаю попранное великолепие ушедшей эпохи, – комментировал он. – Я сдуваю пыль с веков. Под моей кистью пробуждается подлинная Россия. Но у нее новые лица – живые, современные! Это не просто портреты. Это партитура, по которой будущий историк сможет разыграть симфонию нашего времени. Рассказать, кто же был славен в нашем городе, в области, в стране, кто вложился в ее процветание.

Скажите, а почему мы не видим здесь портрета Андрея Ивановича Лямзина? – поинтересовался газетчик.

Погодин занервничал, закашлялся.

Ну помилуйте! – хрипнул он. – Не буду же я выставлять все свои работы. Их у меня три тысячи. И потом, холст находится в доме, который осиротел. Который потерял обоих хозяев.

Так значит, здесь висят не фотокопии? – робко спросил журналист.

Фотокопии? Вы в своем уме? – вспылил художник. – Вы кого слушаете? Люмпенов? Неудачников? Мерзопакостных дебоширов? Вы что не видели, этот бандит собирался напасть на мое полотно! А на полотне знаете кто? Соображаете? Это же покушение на… на…

Он запнулся, обессилев. У него вибрировали ноздри. Журналисты прижухли, и повисла дурацкая пауза.

А где, – сориентировалась девушка из прессы, подсовывая Погодину диктофон, – где и как вы черпаете вдохновение для своих прекрасных произведений?

Погодин потеплел.

Малыш, – поманил он рослую свою спутницу, стоявшую поодаль с бокалом, – поди сюда. Меня вдохновляет вот эта женщина. Ангелина. Будущая актриса.

Ангелина выставила из разреза платья мощную свою ногу, давая возможность всем камерам с вожделением пройтись по ней снизу вверх, от мыска лабутена, по щиколотке, по мягкому колену и еще выше, к волнующему бедру, уходящему в складку платья, как гигантский бобовый стебель в багряное облако.

Насладившись зрелищем, камеры отступили к стенам ловить гостей вернисажа за самым трепетным, самым интимным делом – созерцанием отображенных миров.

Похож, – повторяли одни.

Не похож, – твердили другие.

Кто-то приголубил Погодина, по-товарищески потрепал по плечу. Это был знакомый, тот самый человечек с ежиком и значком ГТО, гулявший на дне рождении у Марины Семеновой. Он суетливо хлебал игристое.

Поздравляю! – приветствовал он Эрнеста Погодина. – Вы – гений!

Я гений, а это моя муза, – согласился художник, предъявляя тому Ангелину. Судя по мельтешению Ангелининых меховых ресниц, наращенных соболем в эстетической клинике «Василиск», муза уже начинала скучать. Она ожидала развязки, банкета, уединения, золотых подношений, знакомств с вертопрахами и звездами города. Ей не терпелось выбраться из музея.

Божественно, божественно… – одобрил девицу человечек, подмигивая Погодину. Это, впрочем, не могло укрыть общей его лихорадочности. Он весь как будто был электризован, из кармана его пиджака небрежно торчала газетка.

А тут что? – кивнул на газетку Погодин. – Про меня, что ли? Про портреты?

Да нет, – зажестикулировал человечек, – тут другое, тут бомба!

Заволновавшись, он плеснул на газету шампанским, бумажный рулон подмок, потемнел. Погодин заусмехался:

Ты знал? Французы однажды придумали газету из непромокаемой бумаги. Чтобы можно было читать за обедом и завтраком. Уронил яичницу – пустячок. Пролил на страницу кофе – вообще до лампочки. Такая бумага все стерпит. А вот они, – ткнул он в голую Ангелину шею, – вообще не знают, что такое газета. Малыш, вот скажи, я прав?..

Он склонился к подружке и защекотал клубничные щечки ее своими надушенными бакенбардами. Показались идеальные Ангелинины зубы. Девица демонстрировала эмоцию.

Львеночек, иди погуляй, – вдруг приказал Погодин и, хлопнув спутницу по корме, поворотился к человечку с ежиком. Алое платье парусом уплывало в сторону музыкантов.

Хороша дылдушка, правда? – спросил он бахвальчиво.

Манифик! – почему-то на французский манер отозвался человечек и, немного помедлив, вынул свою газетку.

Рулон развернулся, открывая серое полотно А2 с чердаком, чуть подплывшим от мокрого инцидента.

Федеральная! – воскликнул человечек. – Про убийство Лямзина!