Османец

Кызлар-ага открыл какую-то дверь, и Эме оказалась в коридоре, наполненном ароматом прекрасных духов. Пройдя по коридору, Эме оказалась в комнате с низкими диванами и мягким ковром на полу. Ей показалось, что всюду слышатся женские голоса... Наверное, она попала в гарем.

— Госпожа должна раздеться, — сказал Кызлар-ага.

— Ты сошёл с ума? — удивилась Эме.

— Госпожа должна раздеться для осмотра, — объяснил он. — Если госпожа испорчена...

— Тогда меня освободят? — Эме не могла удержаться от вопроса.

— Из гарема нет обратной дороги, спасение только в смерти, — сказал Кызлар-ага.

Эме внимательно взглянула на него, снова страх забрался в её душу. Наверное, это правда. Она покинула монастырь, чтобы оказаться заключённой в султанском дворце на всю оставшуюся жизнь...

— Госпожа должна раздеться, — снова приказал

Кызлар-ага.

— Перед тобой? Никогда!

— Госпожа, — терпеливо повторял Кызлар-ага. — В моей власти твоя жизнь и смерть. Мой хозяин желает тебя, но если у тебя обнаружатся недостатки, он не получит тебя. Тогда я посажу тебя в мешок и выброшу в Босфор. Повинуйся мне, или мои люди сорвут с тебя одежду. При этом они очень просто могут поранить тебя.

К ужасу Эме одежды уже срывали с неё. Она не сомневалась, что все слова этого человека — правда. Теперь мрачные предчувствия и возбуждение, которые переполняли её с момента похищения, сменились настоящим страхом.

Эме сбросила верхнюю одежду на пол. На ней осталась только полотняная рубашка, она тоже сняла её.

Глаза Кызлар-аги, казалось, пожирали её. Когда он подошёл поближе, у Эме подкосились колени.

«Если он коснётся меня...» — думала она.

И всё-таки, когда он коснулся, Эме не умерла и даже не закричала. Он провёл рукой по её подбородку, шее, груди, взяв в ладонь каждую, как бы взвешивая.

После этого Кызлар-ага заставил Эме повернуться и потрогал её плечи и спину. Потом он встал на колени и приказал:

— Госпожа должна раздвинуть ноги!

«Нет, — подумала она. — Ни за что! Сейчас я закричу!» И всё-таки не осмелилась перечить ему.

Ведь это её судьба...

Эме раздвинула ноги и напрягла мускулы, когда Кызлар-ага, раздвинув её ягодицы, посмотрел между них; потом обошёл вокруг и, встав спереди, сделал то же самое. Эме думала о рабах: пришлось ли Джованне выстрадать это? «Боже мой, меня осматривают как рабыню. Потому что я теперь — настоящая рабыня».

Эме знала, что взывать к Господу бесполезно. Если он не совсем бросил меня, он хочет, чтобы я пошла этой дорогой. И сделать это надо как можно лучше — так говорил Вильям.

Кызлар-ага поднялся с колен.

— Мой хозяин будет доволен, — сказал он. — Ты почти совершенна. Если бы ты была девственницей, он мог бы взять тебя в жёны. Он нетерпелив...

Эме внимательно смотрела на него. Как он мог столь интимно дотрагиваться до неё или до другой женщины и ничего при этом не испытывать?

Кызлар-ага открыл другую дверь.

— Пусть госпожа войдёт.

Эме, как будто очнувшись ото сна, наклонилась, чтобы поднять одежду.

— Госпоже не нужна одежда, — сказал Кызлар-ага.

Эме выпрямилась и пошла к двери. «Спокойно, — говорила она себе, — спокойно».

Пройдя мимо него, Эме остановилась и удивлённо огляделась. Наверное, она попала в баню. В помещении находилось несколько роскошно драпированных диванов. Ступеньки вели к мраморному полу, в центре которого возвышалась мраморная плита, скорее похожая на жертвенный алтарь. Ещё три ступеньки спускались к третьему уровню, тоже мраморному, хотя и покрытому деревянным настилом, от которого отходило несколько больших водостоков. На каждом уровне была своя дверь, но в комнате было пусто. Через огромные люки в потолке проникал свет.

В самом низу стояли два огромных деревянных котла с водой, от одного из них поднимался пар. Эме удивила установленная в стене второго уровня жаровня с огнём, над которой крепился шест. На шесте висел металлический сосуд, распространяющий наиболее соблазняющий аромат.

Её собираются здесь кормить? Или варить?

К ужасу Эме евнухи вошли в помещение сразу за ней. Один из них запер двери; все они начали раздеваться.

«Надеюсь, они не будут раздеваться догола, — подумала Эме. — Теперь-то я точно потеряю сознание».

Но евнухи остались в набедренных повязках.

Кызлар-ага указал на мраморную плиту:

— Пусть госпожа ляжет.

«Чтобы вынести какое-нибудь грязное оскорбление?» — в ужасе подумала Эме, но вслух спросила:

— Для чего?

— Госпоже удалят волосы, — объяснил Кызлар-ага.

Эме, раскрыв рот, уставилась на него, потом на евнухов, стоявших в ряд и смотревших скорее на её лицо, чем на тело. Почему-то их безразличие оказалось переносить тяжелее, чем если бы они проявляли какие-либо желания. Мысль о том, что её обреют, показалась Эме хуже, чем мысль об изнасиловании.

Эме спустилась по ступенькам и легла на плиту. От холодного мрамора её кожа стала гусиной.

Кызлар-ага встал позади Эме, поднял её голову и собрал все её волосы наверх.

Один из евнухов подошёл с другой стороны с подносом в руках. На подносе лежал изогнутый нож, длиной около восьми дюймов.

Кызлар-ага поднял правую руку Эме.