Османец

Селим почувствовал сомнения Вильяма.

— Когда мы свергнем отца, — продолжал он, — его поместят в специальный дворец. С ним будут все его жёны и любимые наложницы. Все, за исключением одной. Она попала в гарем незаконно, и с тех пор её насильно удерживали там.

Вильям вскинул голову.

— Моя жена мертва?

— Нет. Она в гареме моего отца, Хоук-паша. Это правда. Отец говорил с ней. Я не знаю, какие чувства к жене ты испытываешь после стольких лет разлуки. Возможно, лишь желание задушить её; это тебе решать. Но я обещаю вернуть тебе жену.

Вильям не мог поверить своим ушам: Эме ещё жива!

Какая же она теперь, после восемнадцати лет, проведённых в заточении в гареме Баязида. Осталось ли в ней что-то от той девушки, которую он когда-то любил? Это было невозможно представить. Вероятно, всё будет так, как сказал Селим: ему останется только затянуть струну на её прекрасной шее и бросить в Босфор.

Но Вильям знал, что как бы ему ни было больно, он должен её увидеть.

— Если мы объединимся, господин мой принц, что я должен буду сказать своим союзникам?

Селим усмехнулся.

— Хороший шиит — это мёртвый шиит.

— Но они мои союзники, — запротестовал Вильям.

— Они шииты. Разве ты просил их о помощи, Хоук-паша?

— Нет, мой господин.

— Они были навязаны тебе моим братом и его союзником, презренным шахом персидским. У тебя нет никаких обязательств перед ними.

— Их сорок тысяч человек...

— Сорок тысяч шиитов, Хоук-паша.

— Но идущих под моими знамёнами.

Селим скрипнул зубами.

— Ты человек чести, Хоук-паша, я это знаю. Отошли своих персидских союзников домой. Вели им передать шаху, что они маленькие люди и что, если он не отошлёт моего брата Ахмеда ко мне, я сам приду за ним и уничтожу его и его дохлых людишек.

— Господин мой, но это будет означать войну с шахом.

— Да, война! Это то, чего я хочу, Хоук-паша. Война — естественное состояние для мужчины. Я желаю войны со всем миром. Если ты пойдёшь со мной рука об руку, это должно стать и твоим желанием!

Вильям помнил о том, что сказал Джованне: этот год будет самым замечательным в истории османцев. Он оказался прав, сам ещё не осознавая этого до конца.

Мехмед Завоеватель возродился!

Кызлар-ага открыл дверь и низко поклонился.

— Моя дорогая, падишах идёт.

Эме полулежала на диване, играя с собачкой. От неожиданности она мгновенно выпрямилась и уставилась на евнуха.

— Идёт сюда?

Никогда ещё султан не посещал личных покоев наложниц.

— Он очень расстроен, — предупредил евнух.

Евнуха звали Али, он был другом Эме. Она знала его очень давно: целых восемнадцать лет. Он держал поднос с обрезками её ногтей и волос в тот незабываемый день, когда она впервые вошла в этот дворец. Он тогда был подчинённым, но семь лет назад после смерти своего предшественника занял место Кызлар-аги. Она думала, что на всей земле нет никого, кого бы она знала настолько хорошо и кто также хорошо знал бы её.

Теперь он пришёл приготовить её... Но к чему?

Эме не могла представить, что в её жизни возможны ещё какие-либо изменения после восемнадцати лет, проведённых в гареме, но понимала, что жизнь её всецело зависит от прихоти хозяина. Без сомнения, жизнь каждого человека в империи зависела от его прихоти, но наложницы в гареме более других ощущали взрывы его изменчивого темперамента.

Эме прекрасно помнила, как несколько лет назад из гарема исчезли несколько женщин. Никто не знал, куда они делись, и было нелепо предположить, что их просто выслали из султанского дворца. Как говорили в гареме: выход отсюда только один — смерть! До сих пор ни один султан не осмелился открыто уничтожить хоть одну наложницу.

Но вскоре после исчезновения этих женщин Константинополь наполнился слухами, принесёнными в гарем евнухами. Говорили, что рыбацкая лодка, ударившись о скалу, пошла ко дну у мыса, где находится дворец, и что, когда хозяин лодки с сыновьями нырнули, чтобы посмотреть, что ещё можно спасти, они натолкнулись на утопленниц, связанных друг с другом.

Эти наложницы были нежеланными. Такая судьба не угрожала одалискам, тем более самой любимой одалиске.

Эме и теперь отчётливо помнила, что произошло с ней в тот день, когда её впервые привели в спальные покои султана.

Кызлар-ага остался раздеть хозяина. Несмотря на всю оглушённость происходившим, Эме почувствовала отвращение при виде складок жира. Чувство страха поднималось в ней и достигло предела, когда Кызлар-ага был отпущен. Странно, но она находила какую-то поддержку в присутствии евнуха, который, вероятно, видел в ней только беззащитную плоть.

Затем Баязид раздел её и принялся ощупывать и изучать её тело... и наконец овладел ею. Это было её судьбой, и она должна была принять её.

Он был доволен!

— Ты исключительно хороша, — сказал он, справившись с учащённым дыханием. — С этого дня тебя будут звать «моя дорогая».

Когда он овладел ею сзади, колени её подогнулись, она лежала под ним, боясь задохнуться. Она хотела всего лишь выжить.