Османец

Галеры плавно двигались вперёд. Сто двадцать вёсел каждой из них — по шестьдесят с обеих сторон, размещённые в три ряда по двадцать вёсел — ритмично ударяли по воде. Они плыли спокойно, рабов не подгоняли.

Единственным звуком над всплесками воды был мерный бой барабана. Барабанщик держал по палочке в руках и, ударяя по барабану, перекрещивал их. Удары шли каждую секунду. Барабанщики сменяли друг друга каждый час; работали в одном ритме, не зная отдыха и не снижая скорость ударов даже в сумерках. Хайреддин приказывал идти даже ночью. Он настолько хорошо знал эти воды, что даже в кромешной мгле не боялся кораблекрушения; рабы спали по очереди, каждый третий по четыре часа. Рабы были счастливы, когда дул лёгкий ветерок.

Капитан пиратов не сомневался, что он может заменить своих гребцов в любой момент. Он вообще не считал их людьми, — человек, прикреплённый цепью к веслу, стоил дешевле вьючного животного. Единственной ценностью была сила его рук и спины. Как только этому приходил конец, гребца выбрасывали за борт без колебаний; ведь всегда в запасе была пара дюжин свободных гребцов, которые тут же занимали свободные места.

Почти все гребцы были христианами, захваченными в плен, и только некоторые — африканцами. Обнажённые, они сидели на скамьях, их бороды спускались до колен, тела были покрыты рубцами от ударов хлыста и обветрены, бока, покрытые нарывами, гнили от постоянного трения, они распространяли страшное зловоние. Дважды в день, на рассвете и в сумерках, водой из шланга смывали с палубы их пот, мочу и кал. Но эта процедура не устраняла той вони, которая почти висела над галерами. Но, как шутя заметил Хайреддин, все быстро привыкают к дерьму.

Гарри прекрасно знал, что, если его когда-либо возьмут в плен испанцы или генуэзцы, его участь будет гораздо хуже, чем у галерного раба... если его жизнь продолжится вообще.

Можно предположить, думал Гарри Хоквуд, стоя у кормы и глядя вниз на напряжённые тела гребцов, что теперь я рискую обрести такую же судьбу.

Он размышлял, что бы он чувствовал, будучи прикованным к веслу и зная, что должен грести из последних сил, получая при этом минимум еды и воды, чтобы только поддерживать свою жизнь, а потом его выбросили бы за борт. Это была не та участь, которую он рисовал себе. Все Хоквуды жили и сражались как благородные люди... и умирали как благородные люди.

Послышался какой-то шорох. Рядом с Гарри появилась Яна. Её тоненькие пальчики сжимали реи. Она наблюдала за рабами, губы её слегка приоткрылись. Яна не покрывала голову с тех пор, как Гарри разрешил своим женщинам не носить яшмаки, если они не хотели. Саша и Трессилия, конечно, не расстались с яшмаками, к тому же они до сих пор страдали морской болезнью.

Яна пристрастилась к морю, как будто была рождена в нём. Она никогда не любила яшмак, и теперь её золотисто-коричневые локоны развевались на ветру. В России не было галерных рабов, потому что там не было галер. Здесь в одном месте собралось такое количество обнажённых мужчин, которого она прежде никогда не видела, хотя это зрелище нельзя было назвать приятным.

Яна поймала устремлённый на неё взгляд хозяина и покраснела.

— Мне жалко их, — пробормотала она по-гречески. Она хорошо знала этот язык.

Жалость Яны удивила Гарри, но он знал, что Яна мягче своей сестры.

— А что ты скажешь о себе?

— Я счастлива, хозяин. Я счастлива в море, я счастлива быть с тобой.

Бедный Ибрагим, подумал Гарри, упустил такое блаженство.

— Мне бы хотелось, чтобы был лучший способ использования такой силы, — задумчиво сказала Яна, вновь устремляя взгляд на гребцов.

— Да, — подумав, ответил Гарри.

В наступившей темноте бриз подул с востока. Вёсла были в уключинах, паруса подняты.

Хайреддин угощал гостей ужином на нижней палубе.

— Восточный ветер хорош, — сказал он, — если идёшь на запад. Он относит вонь, согласны?

Старый пират не мог сдержаться и всё время поглядывал на женщин. Обычно он не брал женщин на свои галеры, кроме захваченных рабынь.

— Долго ли добираться до Алжира? — внезапно спросила Яна. В разговоре с мужчинами она чувствовала себя свободной, Саша и Трессилия, напротив, всегда ждали, чтобы к ним обратились.

— При этом ветре ещё шесть дней. А без ветра... тоже шесть дней, — расхохотавшись, ответил Хайреддин и налил ей вина. Вино он уважал не меньше, чем пустословие, лежащее в основе его религии, и не меньше, чем пустословие, руководившее его жизнью.

— А мне понравится Алжир?

— О да! Это прекрасное место. Там всё белое. Дома белые и красивые. Бухта тоже хороша. Она основательно укрыта — это я сделал её такой. И теперь, когда Алжиром будет управлять паша, он станет настоящим городом. Согласен, Хоук-паша?

— Возможно, — кивнул Гарри.

Внезапно послышался крик вперёдсмотрящего, двадцать четыре часа в сутки наблюдавшего за обстановкой на море.

Хайреддин моментально вскочил.

— Рапортуй!

— Огни по правому борту.

Хайреддин полез в такелаж, его кафтан колыхался на ветру, Гарри последовал за ним. Прищурившись, они различили слабое мерцание огней на горизонте.

— Земля? — спросил Гарри.