Основы этнополитики

Итак, как таковая программа импринтинга, в том числе овладения речью и логикой, носит врожденный характер. А вот результат импринтинга — всегда благоприобретен.

Но тут возникают важнейшие вопросы.

Можно ли утверждать, что ребенок той или иной национальности уже рождается с определенной предрасположенностью, с программой преимущественного усвоения именно языка своего племени? Можно ли считать результат импринтинга проявлением врожденного архетипа? Вообще, как соотносится врожденная программа и архетип? Одно ли это и то же?

С одной стороны, если учесть генетический характер хранения и распространения программ, — да, именно так и есть. «В последние десятилетия интересные данные получили физиологи, вводившие микроэлектроды в отдельные нейроны. Оказалось, что многие нейроны индивидуально ответственны за хранение той или иной информации. Причем одни нейроны “знают” об облике животных разных видов, а другие — своего вида, даже на уровне знакомой особи. Некоторые нейроны обеспечивают представление об определенном месте в пространстве, т. е. образуют карту» (Дольник).

С другой стороны, как объяснить тогда тот факт, что в двуязычных семьях мозг ребенка идентифицирует два параллельных языка, разделяет их и запечатлевает оба? Ясно, что архетипическим может быть лишь один из них, почему же программа действует одинаково в отношении обоих? Оказывается, «есть нейроны, узнающие объекты врожденно, а есть научающиеся узнавать, причем генная программа клетки может изменять настрой нейрона. Например, приказать: “Запомнить образ навсегда” (запечатлеть). Следовательно, для осуществления программы или ее части достаточно одного нейрона, а их в мозгу сотни миллионов. Эти опыты проведены как с млекопитающими (в том числе с обезьянами), так и с птицами, рептилиями и некоторыми беспозвоночными животными. Везде сходная картина: одного нейрона достаточно для узнавания образа» (Дольник).

Боюсь, при таком состоянии сегодняшней науки отделить архетип от результата импринтинга в ряде случаев просто невозможно. Уверенность Валерия Соловья во всемогуществе архетипов, определяющих этничность, не может служить аргументом.

Где сфера коллективного бессознательного начинается и кончается? В области инстинктов или рефлексов? И если рефлексов, то каких — безусловных или условных? Понятно само собой, что социальным, «человеческим» может быть назван только последний вариант, но кто доказал его действительность? Как определить, имеем ли мы дело с архетипом или с феноменом импринтинга? На такие вопросы книга Соловья не отвечает, а без этого разговор становится беспочвенным.

Уступка идеализму оказывает ученому дурную услугу. Опора на Юнга (опиравшегося в свою очередь на родоначальника философского идеализма Платона) не только не выручает, но прямо подводит. Соловей разъясняет нам: «Заимствовав термин “архетип” из платоновской концепции предзаданных, изначальных идей, Юнг по-разному трактовал стоящее за ним понятие: и как результат предшествующего филогенетического опыта, и как априорные формы психики»[268].

Однако опыт многочисленных реальных, а не выдуманных Киплингом индийских «маугли» живо свидетельствует об отсутствии у человека вообще каких бы то ни было — платоновских, юнговских или иных — изначальных предзаданных идей. Их просто нет, и возникнуть им неоткуда у подобных выкормленных дикими зверьми человеческих детенышей. В отличие от инстинктов и аффектов, которыми «маугли» наделены, как дай бог каждому, идеи возникают в процессе социализации биологического организма. Упущенные, за краткостью действия программы импринтинга, возможности научения впоследствии не восстановить, не наверстать. Стать человеком для «маугли» уже не суждено, как его ни воспитывай.

Этот факт травмирует теорию архетипов.

Дальнейшие квазибиологические интерпретации учения Юнга теряют всякий смысл. Хотя само существование архетипов, выражающихся «в мифах, сказках и верованиях, религиозных догматах, идеологических постулатах и культурных формулах», не подлежит сомнению, но вот их недоказанная «примордиальная» локализация «в анатомических структурах мозга» — более чем сомнительна. А значит теряет смысл и вытекающее «из содержания юнговских работ… предположение о существовании, наряду с общими для всего человечества унаследованными мыслеформами, более узких — расовых и этнических — архетипов, в которых отложился не опыт человечества в целом, а специфический опыт групп людей, выделившихся тысячи (или сотни тысяч и даже миллионы, когда речь идет о расовых стволах) лет тому назад»[269].

Соловей, однако, заходит далеко: «Неизбежно заключение, что этническое самосознание — не важно, является ли оно проявлением онтологизированной этничности (в примордиализме) или представляет собой только устойчиво длящуюся позицию сознания (в конструктивизме) — имеет продолжение (или корни) в бессознательном слое психики. Именно укорененность в бессознательном порождает силу и иррациональное обаяние национализма и вообще любой идеологии»[270].