Основы этнополитики

Так, все же: «продолжение» — или «корни»?! Импринтинг или архетип? Добытый из практики личный опыт переходит из сознания в подсознание индивида, или, напротив, коллективный опыт, просыпаясь в его подсознании, переходит затем в сознание и формирует подходы к действительности? Разница огромная и принципиальная! От нее нельзя отмахнуться, но Соловей проходит мимо, как бы не замечая ее.

В результате его прекраснодушное предположение не убеждает. Ибо, как мы прекрасно видели выше, в реальности постоянно происходит конфликт национального самосознания с истинной этничностью, которая, по мысли автора, должна была бы определять этническое бессознательное. Иными словами, такое явление, как сознающий себя, вопреки «крови» (а значит, этническому бессознательному), узбеком таджик, теоретически, по Соловью, совершенно невозможно, однако оно налицо! И любая попытка привить представителю некоего этноса самосознание иного этноса должна бы всегда разбиваться вдребезги о гораздо сильнейшую препону национального (этнического) бессознательного. Но в действительности, помимо массового примера янычар и разного рода манкуртов, мы сплошь и рядом видим факты «обрусения», «офранцуживания» и т. д., каковые примеры и факты были бы невозможны, работай описанный Соловьем механизм национального бессознательного.

Разговоры же о том, что современная психология, якобы, «не только экспериментально подтвердила концепцию Юнга о коллективном бессознательном и архетипах в целом, но и, что особенно важно в нашем случае, предоставила ценные доказательства существования врожденной этнической памяти», не имеют под собой почвы, ибо все базируются на протоколах реинкарнаций. То есть на обращении к прошлому индивидуальной души, которая ранее, как правило, принадлежала к тому же этносу, а зачастую и к той же семье, что и испытуемый.

Однако всякий, кто интересовался вопросом реинкарнации, знает, что подобная фамильно-этническая привязка не имеет жесткого характера, и душа может припомнить свое инобытие в составе личностей, не только не имеющих никакой генетической связи с ее настоящим вместилищем, но даже вообще не антропоморфных. Так что ссылка на «трансперсональную психологию С. Грофа», призванная подтвердить концепцию Юнга-Соловья, ровным счетом ничего не подтверждает. «Эти фантастические наблюдения, — именно так характеризует Соловей строго научные эксперименты Грофа, — превосходно укладываются в теоретическое русло концепции архетипов и коллективного бессознательного К.Г. Юнга, подтверждая правоту его гениальных интеллектуальных интуиций».

Фантастические наблюдения, подтверждающие гениальные интуиции, — воображаю, как откомментировал бы едкий и ироничный Элез такое «доказательство». Видимо, чувствуя его недостаточность, Соловей добавляет: «Косвенные доказательства (в том числе от противного) существования этнических архетипов представляют исследования по символической антропологии и истории идеологий»[271]. Но беда в том, что ни суды, ни наука косвенных доказательств тоже не принимают…

И вот, наконец, проведя нас через сумрачный лес весьма идеалистических представлений, «автор может дать собственное определение этноса. Этнос (этническая группа) — это группа людей, отличающаяся от других групп людей совокупностью антропологических и биогенетических параметров и присущих только этой группе архетипов, члены которой разделяют интуитивное чувство родства и сходства

… Этнос отличается от социальных групп именно биологической передачей своих отличительных (пусть даже это социальные инстинкты) признаков, а этничность — такая же данность, как раса и пол. Короче говоря, этнос — сущностно биологическая группа социальных существ».

Как было бы замечательно, если бы автор, не водя нас по лесу юнговских «гениальных интуиций», сразу бы предложил нам именно краткий вариант своей дефиниции, не отягощая его соображениями об «этнических архетипах»! Ведь тогда мне осталось бы только согласиться с ним, поскольку возразить просто нечего. Увы, я не вправе так поступить.